Будь в курсе
событий театра

Дети и отцы (Мои года)

Разработка сайта:ALS-studio

Версия для печатиВерсия для печати

Недавняя премьера Иркутского академического драматического театра им. Н. П. Охлопкова по знаменитому роману И. С. Тургенева «Отцы и дети» вызвала немало споров. В одном широкая публика и завзятые театралы единодушны: спектакль, несомненно, стал событием не только в масштабах нашего города.
 

Смотреть и видеть

К концу пятидесятых годов XIX века популярность И. С. Тургенева уже на вершине. Общество (особенно дамское) перечитывает по несколько раз «Дворянское гнездо». Не прекращаются споры о «Рудине». Повести и рассказы известны, читаемы, признаны в литературном мире. И вот он пишет «Отцы и дети», вызывая шквал разноречивых мнений. Вот как отзывается о романе Л. Н. Толстой: «…он (роман. – Прим. авт.) холоден, что не годится для Тургеневского дарованья. …Нет ни одной страницы, которая бы была написана одним почерком с замираньем сердца, и потому нет ни одной страницы, которая бы брала за душу».
 

На афише театра деликатно обозначено: «по роману И. С. Тургенева «Отцы и дети». Называется предлагаемое действо иначе – «Дети», а чтоб не ошибиться, о чем речь пойдет, предлагается изображение голубоглазого карапуза в виде куклы. Первое впечатление от сценографического образа, предложенного театром, также из категории «неузнаваемого» Тургенева: черные и серые тона декораций, которые хороши были бы для пояснений про кубы и прямые углы на уроке геометрии. Все не то, что помнится из школьных уроков литературы, не так, как романы русского классика предстали на киноэкране.
 

С первых же картин понимаешь, что режиссер спектакля Андрей Шляпин и художник Александр Плинт этого и добивались. Они не следуют привычной наезженной колеей воплощений прозы Тургенева.
 

Геометрия и графика

Черные кубы и гигантским крестом разделяющие сцену подиумы, на которых происходит все основное действие, обращаются в мир, расцвеченный по воле каждого персонажа. Соотнесение черного и белого, света проникающего и стоячей серости на сцене захватывает драматической гармонией, сродни музыкальной (художник по свету С. Насонова).
 

Любое перемещение в сценическом пространстве, рисунок мизансценирования точны, выверены. Сцена чаепития в доме Кирсановых выстроена как «перекрестный допрос». В незначительной, по сути, беседе (повторяются модные в обществе темы) вслух не говорится ничего, что действительно волнует каждого из героев. Режиссер усаживает собеседников так, что они разделены и противостоят друг другу на разных направлениях пересекающихся подиумов. Единственное, что объединяет этих мужчин, – внутренний монолог каждого с Фенечкой – ее фигурка мечется на перекрестке в центре.
 

В усадьбе Одинцовой, кажется, даже воздух, нисходящий в зал, пропитан иронией. Диалог между Базаровым и Одинцовой звучит в записи и вновь смысла никакого для героев не имеет. В новой игре, которую выдумывает от скуки Одинцова, соблазняя Базарова, слова ни к чему. Получая от женщины яблоко (вечная история), молодой человек вкушает его, и провозглашенные им рациональные принципы взаимоотношений с представительницами противоположного пола перестают работать. Мизансцены, словно оживающие картины необарокко, в них позы персонажей утрированы, вычурны. Они, как и все выдуманные помещицей правила, неестественны.
 

Решение режиссером образа Кати (артистка Е. Константинова) представлено с той парадоксальностью сценического существования, в каком пребывает в реальных обстоятельствах этого дома героиня. Старшая сестра – хозяйка всего – уделила ей внимания и места не больше, чем породистой собаке. С первого нелепого появления затравленной Кати очевидна отведенная ей роль: она – механическая часть фортепьяно, которое Одинцова по капризу заводит или велит выключить. Эмоции, бурлящие в душе девушки, в полной мере раскрываются в ее игре на инструменте. Фортепьянное исполнение Шопена – неожиданная фантасмагория. Звуки музыки материализуются в снежную бурю, сносящую Аркадия. Особенная привлекательность сцены в том, что режиссерские преображения действия не утрачивают ироничного привкуса. Толпа в окружении Одинцовой напоминает вырезанные из картона фигурки, которых может довести до обморока хруст свежего яблока.
 

Геометрическая строгость линий, организующая сценическое пространство, прочитывается не только как сценографический образ. Гигантский крест занимает всю сцену, и его линии определяют места столкновения миропониманий. Персонажи «мечутся на кресте» в духовной борьбе – искушениях, раскаяниях, поиске надежды и веры.
 

Литература и физика

Невероятно труден переход повести в сценическое действие. Понимая, что большая часть прозаического материала должна была утратиться, после просмотра с удивлением испытываешь ощущение полноты прочитанного. Текст сохранен предельно бережно не в количестве, а в главных смысловых акцентах.
 

Две встречи сыновей с отцами, два разговора: в доме Кирсановых, а затем в доме Базаровых. Ничего, кажется, в них не совпадает – характеры, взаимоотношения, задаваемые вопросы разные. Но есть общая тема. Аркадий сожалеет, что прекрасного леса кирсановского имения уж нет, отец пустил его под топор. А Василий Иванович Базаров с детской радостью сообщает сыну, как выросли деревья в саду. И горшок с цветком, который приносит для сына Федосья Николаевна, надолго остается нелепым зеленым пятном в руках у Базарова. Максимализм отрицания, которым страдает главный герой, на фоне естественных сил жизни растущего сада жалок. Никакой оригинальной философской теории здесь не требуется: кто-то сажает сад, другие рубят деревья. Создатели спектакля настаивают на литературном происхождении истории. Периодически перелистываются на огромных стенных проемах, подобно афишам, названия глав. Напоминание о движении событий? Нет, скорее о первородности смысла, заключенного в слове. Модная молодежная компания, увидев Базарова, восторженно шумит, но слов не разобрать. И на балу пространство наполнено звоном эмоциональных реплик. В этом гомоне Базарова цепляет речь Одинцовой, разумная и холодная.
 

Среди звуков, идущих со сцены, есть не сразу различимый и узнанный. Постепенно зритель замечает, что на перекрестье подиумных площадок под ногами персонажей шуршит галька. «Белый шум» – нечто неопределенное, мешающее, неудобное, не позволяющее успокоиться, отстраниться от происходящего, отвлечься ни актерам на сцене, ни публике за рампой.
 

Еще один сценический прием, соотносящий действие с книгой, – иллюзия плоскостного изображения. Толпа массовки в некоторые моменты замирает в черно-серой картине полиграфического оформления книжной страницы.
 

Учителя и подростки

Вроде бы, действительно свежи и деятельны эти молодые люди, взявшие идеалами своей жизни превосходство полезного над прекрасным, жесткую бескомпромиссность, отсутствие преклонения перед авторитетами. И как все узнаваемо. Только масштабы иные, и названия изменились. Переустройство жизни в нынешний момент истории катится штормовой волной по всей планете. А то, что называлось «нигилизмом», отличается от «культуры отмены» только размахом уничтожения. Но романиста привлекают не глобальные процессы, а состояние души конкретного человека. В 1860 году Тургенев произносит речь о Гамлете и Дон Кихоте. Рассуждая о молодом поколении, подчеркивает: «Всем 18-летним юношам знакомы подобные чувства: «То кровь кипит, то сил избыток».
 

Николай Стрельченко (Евгений Базаров) в этом спектакле наполнен той притягательной энергией, которая держит зрителя, после просмотра возвращая к размышлениям о трагическом герое. Артист выбирает сдержанность во всем – пластическом рисунке образа, особенности речи, точности взаимоотношений с партнерами. Стрельченко проживает судьбу обреченного одиночества, в то же время наполняя каждый жест, любую реплику своего героя скрытой энергией. Он внешне не демонстрирует яркости эмоций, но сила переживаний Базарова, еще не понятая и не осознанная им самим, мучительна, пронзительна. Артем Фальковский (Аркадий Кирсанов) находит для своего персонажа иные краски. Аркадий в спектакле – зеркальное отражение Евгения: он ценит дружбу, увлеченно следует за Базаровым, копируя его, в то же время чувствителен, ищет любви. Юношеские порывы следовать за кумиром, буквально копируя его, артист передает с легкой иронией, которая окутывает образ флером наивной трогательности.
 

Испытание любовью касается не только главных героев. Кирсановы-старшие – и отец, и дядя Аркадия так же в сомнениях между сердечными порывами и доводами разума. Артем Довгополый (Николай Кирсанов) сутуловатую осанку, виновато-предупредительные интонации меняет на уверенность в движениях только наедине с сыном и Фенечкой (Алена Бочкарева, Ольга Гарагуля), взаимоотношения с которой для него приятны как игра на музыкальном инструменте. Может быть, на виолончели. Режиссер буквально иллюстрирует эту ассоциацию, обнажая и страсть, и неловкость персонажей. Выпрямленная по-военному спина Сергея Кашуцкого (Павел Кирсанов), застегнутый на все пуговицы сюртук для его героя – выражение не удобства, не силы, а слабости.
 

Отсутствие любовных сцен и разговоров в спектакле повышает внутренний градус напряжения, которое взрывается отчаянным криком признания в любви Базарова. Разряды, возникающие между героями, простреливают и в зал. В подтверждение тому – не проходящее внимание к действию, хотя длится оно более трех часов.
 

Общаясь с журналистами, режиссер А. Шляпин сказал о спектакле: «Там наличествуют признаки всех проявлений подростковой драмы – два человека, еще не определившихся в жизни, выбирают свои дороги, и одним из переломных испытаний является любовь». Подростки – все они, герои этой истории, заново прочитанной иркутским драмтеатром. И все мы, нуждающиеся в сочувствии, понимании, любви.
 

Как проникали в зрителей разряды от столкновений мыслей и чувств метущихся героев, так, еще с большей силой распространяется тепло и добрый сердечный трепет, когда появляются родители Базарова. Наталия Королева и Николай Дубаков деликатно, оставаясь не на первом плане, занимают весь объем действия и все эмоциональное пространство. Особенная бережная любовь, всеобъемлющая и ничего не требующая взамен явлена и уже не покидает нас и в те моменты, которые не связаны со стариками Базаровыми. Оттого окутывают Катю и Аркадия белые цветы нежности, оттого сносит в разные стороны их лепестки бурный спор главных героев. Наконец, оттого Одинцова появляется в бредовом сознании умирающего Базарова в подвенечном кипельно-белом наряде. Явлена безусловная любовь. Бесценный дар от стариков Базаровых передают и два персонажа, чье эпизодическое появление становится знаковым. Андрей Винокуров и Елена Мазуренко (слуги Тимофеич и Анфиса), сопровождающие героя в последние минуты, словно притчу произносят.
 

Умирающий Базаров, наконец, облегченно вздыхает, когда его босые ноги ступают на зеленую траву. В том самом чемодане, куда с настойчивостью на протяжении всего действия он нагребал камни и объяснял, что пустоту надо заполнять везде, и в душе, в том самом чемодане, прорастает кричащей зеленью клочок травы. Финал длится, не позволяя отвернуться от тихой печали вечного прощания. Появляется над могильным холмиком крест, начертание которого угадывалось в расположении декорации с самого начала. В последней картине действия появляется малыш и поднимает голову к светлому лучу.
 

Но вдруг в какой-то момент обнаруживаешь посторонние звуки, мешающие прожить этот финал. Инородным, противоречащим эстетике спектакля оказывается стихотворение Е. Евтушенко. Поэтическая молитва, размноженная в поп-музыке, на эстраде прижилась, вот и оставить бы ее там для любителей.
 

Закончить разговор хочу словами И. С. Тургенева: «Все минется, – сказал апостол, – одна любовь останется». Нам нечего прибавлять после этих слов».

Фото: 
Анастасия Токарская
Автор: 
Ольга Соболева
16.05.2023