Накануне в Драматическом театре им. Н. П. Охлопкова состоялась премьера пьесы Исаака Бабеля «Закат» в постановке заслуженного деятеля искусств России, режиссера Олега Пермякова. Олег Рэмович много лет сотрудничает с иркутским драматическим театром. Сначала он создал спектакли для ведущих актеров театра Виктора Егунова — «Село Степанчиково и его обитатели» и Виталия Венгера — «Поминальная молитва». А несколько лет назад поставил пьесу Даниила Хармса «Елизавета Вам», которая успешно идет сегодня. К творчеству Бабеля Олег Пермяков обратился впервые и сделал это ярко, зрелищно, создав синтез театра, кино и живой музыки.
 

Шалом, евреи!
 

Так с юмором перед выходом на сце­ну приветствовали друг друга актеры, уже одетые в костюмы и загримиро­ванные. Чувствуется, что атмосфера спектакля захватила всех еще до начала представления. В постановке участву­ют около 30 актеров и студентов театра. Треть из них играют съемочную группу, которая снимает кино по пьесе Бабеля, а остальные непосредственно, участники пьесы. Художник-постановщик спектакля заслуженный деятель искусств России Александр Плинт создал впечатляющие декорации из трех экранов. На боковых изображены старинные фотографии Одессы, а на центральном — киноэкране — плещется море или крупным планом идут сцены спектакля, позволяющие раз­глядеть лица персонажей.
 

— Я думаю, что кинематограф сегодня вошел в театр полноправным и равным партнером, — поясняет Олег Пермяков.— Кино — это фиксация мгновений, которые никогда не повторятся. Когда актер работает театральным способом — проживанием, это видно и чувствуется в зрительном зале. Но когда мы дополняем их игру еще и крупным планом, взятым у кинематографа, я думаю, это сочетание дает очень сильное впечатление. Для меня кино — это и фиксация событий, болей, отчаяний, ошибок человеческих. Мы фиксируем их камерой, а потом показываем. И что-то становится прошлым. Есть такое определение «старое кино». Что такое новое кино? Онлайн-трансляцией сегодня уже никого не удивишь. И я думаю, что именно кинематографический прием помогает нам раскрыть потрясающую тему Бабеля. Ход с кинорежиссером не в контексте пьесы, он придуман мной, и зритель это прочтет, как посчитает нужным. К любому прочтению я отнесусь с уважением. Кинорежиссер — это проводник между нами сегодняшними, сидящими здесь в зале в 21 веке, и персонажами прошлого века — современниками драматурга. У самого Бабеля потрясающе зашифрованы финальные мгновения каждой сцены и каждая сцена обрывает­ся жестко. Я думаю, что команда: «Стоп! Снято!» — помогает взаимодействию между актерами и зрителем. Дальше сце­ну каждый может домысливать, додумы­вать, дорисовывать сам. В пьесе коман­да: «Стоп!» позволяет где-то остановить убийство, где-то прелюбодеяние. В жизни сделать этого самостоятельно мы иногда не можем.
 

Музыка всегда права
 

Атмосферу Одессы трудно предста­вить без музыки местных кабачков и пи­тейных заведений. Инструментальный оркестр очень интересно вписывается в действо спектакля и становится его полноправным партнером. Здесь постановщик вводит очередную, но уже свою ироническую нотку: Мендель Крик, как настоящий «местный авторитет», кото­рый заказывает музыку, под которую «танцует» все окружение, приводит в ре­сторанчик Б. Гребенщикова и заставляет его под аккомпанемент гитары и саксо­фона петь «Славное море — священный Байкал», да еще покрикивает, чтобы пе­вец не путал слов.
 

В другой сцене песня отвлекает Мен­деля от подписания бумаги о продаже своего дела, тем самым спасая от очеред­ной попытки оставить его «с носом».
 

«Время идет. Посторонись, Левка! Дай времени дорогу!» — говорит своему бра­ту Беня Крик (артист Дмитрий Акимов), сын главного персонажа пьесы Менделя Крика, которого замечательно играет заслуженный артист России Николай Дубаков. Эта фраза несколько раз звучит в спектакле, предвещая новые конфликт­ные коллизии.
 

— Спектакль Бабеля я решил ставить, потому что его время пришло,— поясня­ет Олег Рэмович.— Сегодня вдруг резко поднялись множество вопросов: прав­да — неправда, истина — ложь, смысл жизни. Напускная бравада молодежи ча­сто направлена против пустоты, которой очень много вокруг нас. Я думаю, что эта ситуация характерна для любого време­ни. Поэтому привязывать ее к какому-ни­будь политическому мгновению не стоит. Бабель, он глубже, он страшнее, он му­дрее, и все-таки он с иронией и смехом. Ирония позволяет нам не трогать эти аллюзивные политические мгновения.
 

«Гоняешься целый день за копеечкой, приходишь в синагогу получить удоволь­ствие и — на тебе!» — недовольно вос­клицает слушатель мессы, испуганный резким криком иудейского священника. На что кантор сдавленным голосом от­вечает:
 

— Если я увижу еще одну крысу — я сделаю несчастье...
 

И действительно, через пару минут, прямо во время молитвы, священник стреляет из пистолета в обнаглевшего се­рого грызуна. Таким смешным действием Бабель отобразил еще один шаг нового времени, которое последовательно ло­мает устои ортодоксального еврейско­го уклада жизни. Несколькими сценами ранее Беня ночью входит в спальню ро­дителей (невероятное преступление, попирающее незыблемые еврейские се­мейные традиции) и упрекает их в том, что своими разговорами они мешают ему спать. В других эпизодах его брат Левка вероломно предлагает убить отца за то, что тот очень жестко контролирует всех членов семьи и своих работников, однако позволяет себе сожительствовать с мо­лоденькой девушкой и ежедневно куро­лесить в ресторане. Одесса — сама себе государство, независимо от историче­ских коллизий, но и каждая семья в Одес­се — тоже свое маленькое государство, не признающее соседские порядки.
 

«Один расстраивается оттого, что у него плохие дела, другой расстраи­вается оттого, что у соседа хорошие дела»,— балагурит мсье Боярский, жених Дойры — дочери Менделя Крика. С шу­точками и смешками этот «засидевший­ся» в женихах владелец магазина готово­го платья подстраивается под немолодую уже невесту и ее непростое семейство, соблюдая собственную выгоду и одно­временно безопасную дистанцию в слу­чае чего.
 

— Если спросите, про что мы ставим спектакль? — продолжает разговор Олег Рэмович.— Про те ошибки, которые со­вершает человек и которые уже никогда не исправишь. И мы с вами иногда по­нимаем свои собственные ошибки. По­нимаем, что это глупость, что это не так должно быть, но совершаем их. И часто, оглядываясь назад, не сожалеем о том, что мы сделали. Как ни странно. Сожа­леют ли сыновья Крика о покушении на отца — пусть остается на суд зри­теля.
 

Потому что можно и раскаяться, но ты уже это сделал. Дети покушаются на жизнь отца — это библейская притча. И когда совершается такой поступок, он уже не будет прощен никогда.
 

Чередование накала страстей и юмо­ра чем-то напоминает атмосферу романа «Сто лет одиночества» Гарсия Маркеса, только в более легком эскизном вариан­те. У Бабеля не получилось развернутой притчи о смене эпохи, но он явно нащу­пал мощь этой темы, однако не смог раз­вернуть ее в узких рамках одной пьесы. После заката старого всегда наступает рассвет нового. И увидеть смешное в тра­гедии — значит отыскать «слабое звено», требующее замены. В этом величие ис­кусства трагикомедии!