150-летию русского классика посвящена дискуссия в драмтеатре

К 150-летнему юбилею великого русского писателя, публициста, драматурга Антона Павловича Чехова не было нужды специально ставить какой-то спектакль - его пьесы постоянно идут на сценах всех театров страны, в том числе и Иркутского драматического. Сегодня, к примеру, в афише охлопковцев два наименования - "Дядя Ваня" и "Сны Ермолая Лопахина" (по пьесе "Вишневый сад"), на нашей памяти совсем недавняя "Чайка" в постановке режиссера Аркадия Саца, а на подходе (не буду раскрывать карты театра) - новая работа по Чехову...

И все же полуторавековой юбилей драматурга (если точно - он наступил 29 января) не может остаться незамеченным и был использован театром как дополнительный повод поговорить о сценической судьбе чеховской драматургии. Если более конкретно - о постановках Чехова в Иркутске.

В пресс-центре Иркутского академического 26 января прошла студенческая конференция "Чеховские сезоны в театре". Студенты Байкальского государственного университета экономики и права пришли на встречу в театр вместе со своими преподавателями Ольгой Краснояровой и Ириной Сацюк. В театре их ждали работники лит.части, лидеры молодежного театрального движения и, конечно же, актеры - исполнители ролей в "чеховских постановках" Степан Догадин (Лопахин), Игорь Чирва (Дядя Ваня), актер, режиссер и педагог Александр Булдаков (исполнитель роли Фирса в "Снах Ермолая Лопахина" и Серебрякова в "Дяде Ване").

В мир чеховских героев участников дискуссии ввела Ирина Георгиевна Сацюк, напомнив: более всего Чехов ценил свободу личности, свободу творчества; он подчеркивал, что художник - не судья своим персонажам, что главная роль автора - не учительство, не художественная проповедь, а правда. Чехов писал о человеке - об одиночестве, непонимании, о быстротечности времени и жизни. Образцом для себя считал прозу Лермонтова: "Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова, - говорил Чехов не раз. - Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах... Так бы и учился писать". Особую роль придавал детали. Терпеть не мог пошлость, лицемерие, ложь, рабскую психологию... У него много разговоров и мало действия. Может быть, именно поэтому, из-за родства чеховской драматургии и художественной прозы, его трудно ставить: например, Набоков пишет о том, что произведения Пушкина и Чехова не могут быть адекватно воплощены на сцене.

И все же забвенье ему, кажется, не грозит: как мы уже говорили, Чехова ставили и продолжают ставить. И каждый режиссер, отважно берущийся за постановку, уверенно заявляет: я знаю, КАК это ставить.

- У спектакля "Дядя Ваня", если можно так выразиться, легкое дыхание: такое впечатление, будто это не актеры на сцене, а настоящие чеховские герои... - говорит Ольга Красноярова. - За это вам спасибо: за ту уникальную атмосферу, которая и сегодня не исчезла, хотя спектакль держится в репертуаре уже четвертый год. И еще хочу заметить: Чехова называют певцом безнадежности, а в вашем представлении надежда какая-то в финале все-таки остается...

- Это ваше ощущение - от точного режиссерского решения поставить "Дядю Ваню" на камерной сцене. Мы от вас близко, мы вас втягиваем в свой спектакль.

Действительно, когда нечто происходит от тебя на расстоянии вытянутой руки, начинаешь чувствовать себя соучастником происходящих событий. Да еще эти крупные, как в кино, планы - когда видны мимика и глаза героев, когда слышны полутона, нюансы, шепот... Все это убирает "четвертую стену", отделяющую сцену от зрителя, работает на спектакль, делает его реальностью. Но послушаем дальше, что говорят участники встречи.

Чехов, как заметили собеседники, был против проявления бурных эмоций своих героев. Они у него, кстати, вовсе не обязательно эмоционально распахнутые - как он, очевидно, наблюдал в реальной жизни, люди часто умело притворяются, говорят не то, что думают, делают не то, что говорят... Не случайна же его реплика: "И целует он ее от нечего делать..."

- Вот и попробуйте сыграть это! - восклицает Александр Булдаков. - При том, что Чехов не считал, что жизнь наполнена событиями. Идет поток жизни... Вот почему Чехова так трудно играть - ничего как бы не происходит, вроде сидят пьют чай, - а в это время рушатся судьбы... Это требует определенного внутреннего подхода.

- Да, так вот, каждый режиссер знает, как ставить Чехова, но в результате у каждого получается свой Чехов, - говорит Степан Догадин. - И спектакли у всех разные.

Здесь, кстати, вспомнили, что несколько лет назад, задолго до нынешней постановки Геннадия Шапошникова, Сергей Болдырев поставил драму "Вишневый сад", которая шла четыре часа - именно в таком темпе, когда "ничего такого не происходит, идет просто поток жизни".

- Это был мой первый спектакль в Иркутске, увиденный в охлопковском театре, куда меня брали работать, - вспоминает Игорь Чирва. - Сначала я ничего не мог понять - так все неспешно, как мне казалось - вяло. Какая-то странная эстетика. Люди в антракте поднимаются и уходят... Но потом я влился в эту атмосферу и после финала вышел из зала совершенно зареванный - так я проникся тогда Чеховым...

- Спектакль - авторская работа, - соглашается Александр Булдаков, - и каждый театр, как и каждый режиссер, имеет право на интерпретацию, главное - быть при этом убедительным, найти выразительные средства. И, кстати, правильно замечено, что без такой внешней экспрессии играть действительно сложнее. Я помню, как Володя Соколов, прекрасный иркутский пианист, играл с Олегом Мокшановым в "Моцарте и Сальери"; помню, как он напрягался, когда ему нужно было сыграть негромко. Именно потому, что пианиссимо сыграть труднее, чем форте, артист больше тратится психологически...

И вдруг - немножко неожиданный поворот:

- Да нет, Чехова играть, наверное, не сложно, когда есть режиссерское видение.

Много было еще сказано разного - о том, легко ли актеру входить в роль, готовиться к выходу на сцену; есть или нет "свет в конце тоннеля" в охлопковском "Дяде Ване"; почему на слова Фирса в "Снах Ермолая Лопахина" накладываются диалоги других актеров; почему Чехова так любят такие разные японцы и американцы, и еще о многом.

- В Чехове, как и в последователе его Вампилове, все же есть загадка, - говорит Александр Булдаков. - Еще ему самому говорили: ваши пьесы для чтения, а не для сцены. А он отвечал: ничего, найдутся хорошие актеры - будут пьесы не только для чтения, но и для игры. А в чем еще его загадка? Да хотя бы в этом: почему "Чайка" у него жанрово определена как комедия, чуть ли не фарс? Что там смешного? Разве мы можем воспринять это как комедию? А он настаивал на комедийности!

Может быть, в этом сказывалась природа его юмора, который выливался в своего рода сопротивление знанию человека (и его самого в том числе) о смерти? Чеховские герои, кстати, много говорят о времени, о напрасно прожитой жизни... И часто - до наивности: что через двести лет человечество будет жить лучше, увидит "небо в алмазах". Вот тут уже мы спрашиваем: как это всерьез можно воспринимать? И в его "Вишневом саде", в "Дяде Ване" - не столько юмор в нашем понимании, сколько особая его, чеховская, горькая ирония и самоирония?

Но, как бы то ни было, этот писатель, врач, драматург, родившийся полтора века назад и умерший совсем еще молодым человеком (ему было 44 года), не "состарился" и не устарел. Он интересен нам, как может быть интересен умный собеседник, говорящий о вещах актуальных. И пусть нынешние интеллигенты и нынешние "простые люди" живут в других условиях, нежели его герои, Внутренне они не особенно изменились за это время. Так что нам - всем вместе - еще есть о чем подумать...

Не потому ли и о Вампилове, которого театроведение называет сибирским Чеховым, до сих пор говорят: не разгадан?