У заслуженной артистки России состоялся бенефис.
 

Неделю назад в Иркутском драмтеатре состоялся бенефис Тамары Панасюк, заслуженной артистки России. Более двухсот ролей, в том числе из мирового репертуара, почти полвека на сцене. Театралы помнят и Полли из «Трехгрошовой оперы», и Макарскую из «Старшего сына», и Анну из пьесы «Звезды на утреннем дне», Аманду из «Стеклянного зверинца» и, конечно, же блистательные роли в «Лесе» Островского и «Вишневом саду» Чехова. Какой яркий драматический темперамент! И яркая, бьющая наотмашь красота, и низкий грудной, завораживающий голос. И человечность, интеллигентность, столь редкие в наше время. И не менее редкие бескомпромиссность, прямота, честность. С ней нелегко. Но очень интересно. Как и с любой сильной женщиной.
 

И перед кем плакать?
 

— Вы любите праздники, торжества?
 

— Я не помню душевного отдыха. Всегда были работа, дом, поиск способов выживания. Актеры, как и другие россияне, всегда были озабочены вопросом, на что жить и кормить детей. Только в Африке, наверное, живется хуже. Но там хотя бы тепло, зимнюю одежду не надо покупать. И только сами себе, среди своих друзей, общаясь, могли устраивать маленькие празднички. Я не жалуюсь на жизнь. Какой смысл жаловаться? Помню, возвращалась я как-то с репетиции, и хлынул сильнейший ливень. Доехала на такси до Карла Либкнехта. Воды на улице по колено. А я так неудачно вышла из машины, что, споткнувшись, упала в воду по самое горло. Было большое желание сесть и просто плакать в пустоту. Оглянулась — вокруг ни одной живой души. И перед кем плакать? Встала и пошла домой. Мы в России все в воде, мягко выражаясь. И перед кем нам плакать?
 

— Вы вообще не позволяете себе этой невинной женской слабости?
 

— Нет, я не плачу. Не хочу, чтобы мои слезы видели внуки, ведь им будет плохо от этого. Никогда не жалуюсь и произвожу впечатление очень благополучного человека. Мне так проще. Этому меня в свое время научили взрослые люди: никогда не жалуйся. Как у каждого человека, у меня есть враги. Крупные они или мелкие, но душу-то все равно щиплют. Увидев мои слезы, они порадуются. А друзья огорчатся. Поэтому я терплю, другого выхода нет. Забот у меня очень много: ращу двоих внуков. У дочери четверо детей. Младшему шесть, старший учится на втором курсе театрального училища. Надо помогать.
 

— Ваша дочь — просто героиня! А вы в свое время решились только на одного ребенка. После не жалели об этом?
 

— Никогда не надо ни о чем жалеть! Как говорят на Востоке, все будет так, как должно быть, даже если будет наоборот. А что нам, женщинам, остается делать? Дети выручают женщин, инстинкт материнский заставляет двигаться и жить. Мужчинам сложнее, конечно.
 

— Ваша дочь тоже окончила театральное училище. Почему не пошла по тернистому актерскому пути?
 

— Она же все время беременная, как Наталья Гончарова. В какой театр она пойдет? Молодец, постаралась. Я, кстати, когда ее родила, долго не могла подобрать имя. У моих предков в роду часто встречается имя Анна, мою маму так зовут. Но когда я родила, узнала, что в честь живых имена детям не дают. Поэтому ребенок первое время жил без имени. Как-то в гости пришла Эмма Алексеева, актриса нашего драмтеатра, и начала вздыхать: «Боже мой, какое чудо, какая она хорошенькая! Посмотри, какие волоски, глазки, какой овал лица! Да она же похожа на Наталью Гончарову! Просто живой портрет!». Ну и все, назвали мы ее Наташей. И как пушкинская Наталья, она все время беременная. Какой же тут театр?
 

— А внук Витя продолжил династию, не так ли? Он и назван в честь дедушки — Виктора Егунова, великого нашего артиста?
 

— Да, и он очень любил деда. Характером в него пошел. Такой же спокойный, неконфликтный. И похож на него — такой же хороший низкий голос. Он другой жизни, кроме театра, не видел и не знал. В доме все разговоры о театре. Еще маленьким он ходил на спектакли, я приводила его на вампиловские капустники. На одном из театральных фестивалей он восемь спектаклей посмотрел. Я не препятствовала — зачем? В театре люди развиваются, ни одно образование такого всестороннего развития не дает, как театр. В седьмом классе захотел учиться играть на гитаре. Я позвонила Александру Саге. Они познакомились, понравились друг другу. Сейчас он играет очень прилично. Недавно заявил о желании играть на саксофоне. Я не могу сказать «нет», я и здесь нашла ему учителя. Внучка играет на фортепиано, учится в школе музыкантских воспитанников.
 

— О, так у вас дома очень весело?
 

— Весело! Но дети послушные. Мое слово для них закон. Но и их слово для меня закон. Если что-то нужно срочно сделать — я сделаю. Если пообещала — выполню. Они на меня могут положиться. Так и живем.
 

— Комфортно им с вами?
 

— Конечно. Дай бог, чтобы так и продолжалось. Я сама мамой стала поздно — в 28 лет. Не думала о детях, не планировала. Не знала, с какой стороны к ним подходить и нужно ли мне все это. Я человек театральный. А что за актриса, если нет поклонников?
 

— И вы, будучи замужней женщиной, имели поклонников?
 

— А куда они денутся? Естественно, и письма были, и цветы. И ревность со стороны Егунова. Но это никогда не было главным, это все вторично. А что дочь появилась — это затмило все. Когда я родила, внутри такая любовь проснулась — ураганная, мощная. Я тогда сказала врачу-акушеру: «Я ни на одно свидание не бегала с такой любовью, как на кормление ребенка». До материнства я не понимала фразы «Когда любишь, прощаешь все». Это мой недостаток — я не умею прощать, у меня неженский характер. Но своей дочери я могу простить все. Она знает это великолепно. Артистка еще та, сочинить может что угодно. Безумно добрая, с колоссальным юмором, с ней не бывает скучно.
 

«Егунов безумно ревновал, безумно...»
 

— Как сегодня вспоминаете Виктора Пантелеймоновича?
 

— Как достойного, благородного человека. Таких людей сегодня мало. Он был человеком слова, никогда никого не осуждал и не порицал. В театре к нему относились с огромным уважением. Он на самом деле был тятей для всех артистов. Кто угодно мог к нему подойти со своими проблемами. Он покупал бутылку вина, сидел и слушал, слушал, не перебивая. Слушатель был великолепный. Безумно талантлив был. Руками умел делать все: шить, пилить, строгать, строить, рисовать. Как-то раз взял швейцарские часы в реквизите. Они не шли — не хватало одного камня. Так он сам выпилил этот камешек и вставил. Часы заработали! Много у него было достоинств... Я после много думала о нашем браке, и, по всей видимости, мне надо было быть тогда постарше. У нас разница была 13 лет. Он уже прошел период человеческой мудрости, а я его только начинала. Была нетерпима, критиковала: «Ты что, всеядный? С этим дружишь, и с этим, и с этим?..» Это вносило очень большой дискомфорт в отношения. Мне казалось, что у нас недостаточно тепла в доме, хотя все было хорошо. Как мне потом сказали буддисты: «Он для тебя слишком легкий. Не твой характер». Прожили мы 12 лет, но мне всегда казалось, что мы не понимаем друг друга. Он безумно ревновал, безумно. Талантливый человек, но вместе нам невозможно было...
 

— Наташа переживала ваш разрыв?
 

— Конечно. Но я сделала все, чтобы они общались, были вместе. Хотя я после вышла замуж. Он приходил в гости, когда Наташа вышла замуж, занимался внуками. Надо быть очень умной женщиной, чтобы уметь дом построить. Любовь — это искусство. Любить во взаимном понимании могут только одаренные люди. Это как в театре: если при распределении ролей утверждаются безумно талантливый актер и среднего таланта актриса, то не получится выдающегося спектакля. Так и в семье. С другой стороны, в России так тяжело молодым — жилья нет, условий нет. Это даже не трудности, а невозможности. Семьи и любови гибнут, потому что мы — нищета.
 

— А как вы переживали голодные 90-е?
 

— Так и переживали. Скверно. Стояли в очередях, чтобы молока купить ребенку. Одни колготки на троих были. Что это?
 

— А ведь еще и накраситься, одеться надо было...
 

— Ну, в артистки брали преимущественно хорошеньких. Плюс был грим. Так что хотя бы эта проблема была решена. А вот с одеждой было трудно. Помню, как мы жили в общежитии на Сухэ-Батора. Так мне подруга за два часа сшила платье. Сама! А на что купить? Одно всегда было: мы копили деньги на шикарные итальянские туфли. Зарплата была 60 рублей, и туфли столько же стоили. Но мы копили и покупали. Надеялись: еще год-два — и легче будет. А легче не становилось. Разнообразнее, но не легче. Отсюда депрессии и усталость. И после любого возвращения с гастролей из-за границы я думала: «Ну за что нашей стране такая нищета?»
 

За роль Кабанихи «протащили» в газете
 

— Большую часть жизни вы отдали Иркутску, театру им. Охлопкова. Что это — страх, нежелание перемен, магия иркутской драмы, что-то еще?
 

— Все дело в том, что мы, актеры, знаем, в каких городах хорошие театры, режиссура, где ты можешь чему-то научиться. Здесь тебя приняли, здесь ты показалась. Ты знаешь ряд ролей, которые хотел бы сыграть. Режиссура и возможность сыграть роли есть. Осип Волин, тогдашний директор драмы, легендарная в Иркутске личность, взял меня в театр без образования, из-за внешности, рассудив: «На нее будет ходит зритель». Театральное образование я получала уже во время работы. А какие были партнеры, какие актеры! Как они к нам относились! Воспитывали и помогали, подсказывали.
 

— В театре наверняка были разные периоды — серые, а может, даже и черные?
 

— Никогда! Никогда! Даже если в театре я не попадала в одно распределение, в другое, то приглашенные режиссеры всегда задействовали меня в своих постановках. И получалось, что я в выигрыше, ведь человек со стороны всегда привносил что-то новое. Я в этом плане счастливейший человек: играла те роли, которые хотела. Разочарований не было, спаси боже! А эксперименты были интереснейшие: например, Кабаниха в «Грозе».
 

После нашей «Грозы» в газете статья вышла — «Издевательство над русской классикой», а спектакль шел с аншлагами несколько лет. Когда меня, молодую женщину, назначили на роль Кабанихи, я была в недоумении. «Подумай, почему я тебя назначил», — разрешил мне режиссер Григорий Жезмер. Я листала польский журнал с красивыми фотографиями и не могла оторвать глаз от умопомрачительной полячки лет 40. И давай считать, сколько же лет было Кабанихе. Получалось, около 40, не больше. С властями сама умела договариваться. Следовательно, обладала разумом, обаянием, достоинством. Ханжа — значит, довольно грешна. Она нашла защиту — самодурство — и им прикрывается. Бережет честь семьи. При чем здесь луч света в темном царстве? Я подобрала дома платье красивое, сверху ажурную накидку. Оформление спектакля было чудное: бассейн, живая вода. Я садилась у бассейна, плескала воду рукой, снимала свою накидку — и вот такое декольте. Даже про него писали: Кабаниха с декольте. И когда стали говорить, осуждать, я специально еще ниже стала наклоняться: вот вам Кабаниха с декольте.
 

— Красота — это редкий Божий дар. Вы всегда знали, что красивы? И каково это — ощущать себя настолько красивой женщиной?
 

— Вы разговаривали когда-нибудь с очень талантливыми людьми? Что при этом чувствовали? Простоту, гениальную простоту в общении. Они, гении, с людьми же на равных общаются, потому что думают, что все такие. Так и мне казалось, что мои подруги тоже очень привлекательны.
 

— Красота помогла вам в жизни? Или лишь налагала дополнительную ответственность?
 

— И то и другое. Какие-то вопросы можно было очень быстро решить. А с другой стороны — сочинялось людьми иногда такое, о чем я и подумать не могла. Расчет я получила по полной. С другой стороны, и счастья в жизни было много.