Геннадий Шапошников, художественный руководитель Иркутского академического драматического театра имени Н.П.Охлопкова:
 

«Ничем не будем удивлять!..» 
 

Этот разговор состоялся вскоре после возвращения артистов театра с гастролей по Европе и вызван был ярчайшим впечатлением, которое за месяц до того я получила от спектакля «Последний срок» по повести Валентина Распутина. Сыграли его иркутяне в Москве в небольшом зале посольства Германии. Таким было начало гастролей. Публика собралась притязательная: VIP-клиенты Сбербанка, сотрудники посольства и их близкие, журналисты...  Без малого три часа, что шел спектакль, зрители сидели не шелохнувшись. И молодых и старых эта простая деревенская история потрясла одинаково. Я видела гламурных девочек с разводами туши на щеках и пожилых важных немцев, утиравших глаза носовыми платками. Потом уже, когда мне захотелось больше узнать об иркутском коллективе, я прочитала, что сам строгий Распутин, посмотрев спектакль, сказал: «Это лучшая постановка моей прозы из всех тех, что мне приходилось видеть. Эта постановка превосходит авторское представление». Вот – самая высокая оценка. Режиссеру и актерам действительно удалось сделать, казалось бы, невозможное: объединить в одном важном переживании людей разных поколений и даже национальностей. Актеры играли блестяще. Все было подчинено сути, ничто от нее не отвлекало – только вовлекало. Уверена: все, кто был в зале, помнят эти три часа и те эмоции, которые тогда испытали. Я не исключение. Поэтому постаралась найти режиссера, поставившего спектакль и руководящего театром, в котором работают такие потрясающие актеры, поговорить с ним. В том числе и о том, как удается провинциальному театру в наши непростые времена не просто держаться на плаву – процветать! Предварительно выяснила, что Геннадий Викторович уже 10 лет как иркутянин, что спектакль «Последний срок» - победитель нескольких театральных фестивалей, в том числе «Золотого витязя». Кстати, в Европу возили только эту постановку. О гастролях  - и первый вопрос.
 

Геннадий Викторович, как проехались по городам Германии, Чехии и Голландии?
 

Замечательно проехались. Планировали сыграть десять спектаклей. Сыграли восемь. Два не состоялись по причине заранее не проверенных залов. Дело не в моей капризности, просто у этого спектакля есть свои требования. Во-первых, зрителей должно быть не больше двухсот человек. Когда их больше, артист вынужден форсировать, говорить громче нужного, а форсаж убивает атмосферу, необходимую спектаклю. Зритель должен сидеть близко к сцене, как это было в посольстве. Там все получилось идеально. Как дома. Декорация стояла практически, как у нас. Ну, может, чуть плотнее. На площадках в Европе мы часто не имели возможности даже всё выставить, что-то менялось, что-то распиливалось. Каждый раз - новая монтировка. Но в пределах допустимого - чтобы не нанести вред спектаклю. У Станиславского была мечта, он высказал её в одной из записных книжек: «Вот придут актеры на спектакль, а выходы все изменились, двери не в тех местах, где были, и окна другие...» Станиславский считал, что это придаст живости действию. Вот я на практике это и проверил, оказалось - так и есть. Каждый раз была новая сцена из-за того, что выходы менялись. И никого из актеров это не пугало. Единственный зал, где все встало, как нужно, был в Берлине. Но это именно театральный зал, все остальные - концертные,  у которых стены - как тело у скрипки и пол соответствующий. Мы клали своё напольное покрытие, и на него уже ставили декорацию. Опасались, что она будет выглядеть как корова, которую ввели в зал консерватории. Но нет! Ее правильно осветили - получался такой островок, на котором и происходила эта история. И зритель во всех залах вел себя одинаково... Конечно, это были в основном немцы, наши бывшие соотечественники, русские или евреи, которые уехали по той или иной причине. Языковой барьер отсутствовал. Но приходили и коренные немцы. Например, в одном небольшом городке пришли члены местного Клуба любителей Льва Толстого. Они изучают русскую культуру, русскую речь. И спектакль на них имел такое же воздействие, как и на остальных. Эта распутинская история, рассказывающая об оторванности от корней, о том, как обрывается нить, связывающая самых близких людей, понятна всем. Получился двойной удар, потому что большинство зрителей так или иначе переживают свою оторванность от родины. Как бы они к ней не относились, родина есть родина. Поэтому слезы и утирали…
 

Были случаи, чтобы кто-то из зрителей вставал и уходил во время спектакля?
 

Нет. Даже больше скажу. В Бремене тоже был концертный зал, который не имел зрительского подиума. На сцене, которая была метра три (как раз для рояля), мы не могли поставить декорацию. И поставили ее внизу, перед сценой. Зал на 200 с лишним мест был весь заполнен. В такой ситуации зрителям уже с третьего ряда ничего не видно. Сцена-то не приподнята. Я думал, люди сейчас откроют двери и эмигрируют в коридор. А они встали и стояли. Думал, уйдут в антракте. Не ушли. Продолжали стоять и во втором отделении.
 

Местная пресса реагировала на ваш приезд?
 

Я этим не занимался. Но что-то, конечно, писали. Люди от прессы были на спектаклях. Перед гастролями шла реклама. Знаю об этом, потому что мне звонили знакомые из Германии и спрашивали, в каких городах мы будем. Я там встретил свою ученицу из Института культуры, которая теперь живет в Праге. Она рассказала, что играет в труппе, в которой несколько профессионалов, остальные любители. Там актеры не стремятся стать звездами, как у нас, а занимаются театром. Это как раз такой театр, который я себе представляю, который стоит за моей спиной. В свете того, что сейчас происходит, я считаю себя представителем небольшой, но очень устойчивой последней линии обороны.
 

Что обороняете?
 

Я пытаюсь оборонять традиционный театр от раковой опухоли дилетантизма. 
 

Под дилетантизмом подразумеваете стремление режиссеров излишне самовыражаться?
 

Да. То, что лишено профессии, но преисполнено эпатажа. К сожалению, это ценится критиками и становится знаменем. Почти все московские театры поражены такой заразой. Я иногда обсуждаю ситуацию с московскими коллегами и знаю от них, что зрители, затаив дыхание, все равно смотрят простые истории, которые про человека. На «Лира», оказавшегося женского пола, или на другую «тошниловку», которая идет со сцены, люди ходят только из любопытства. Один режиссер из Польши как-то мне сказал: «Раз у вас считаются достижением спектакли Богомолова и Серебренникова, значит, ваше общество больно». Я ответил: «Нет, скорее, это авторы больны». Причем здесь общество? Я его больным не считаю. Я знаю, что большинству людей это искусство не близко и они не пойдут его смотреть при любой рекламе.
 

Возможно, зрители ставят перед собой разные цели. Например, я хожу на спектакли Романа Виктюка не за теми эмоциями, за которыми я пошла на ваш спектакль. Там меня привлекает именно режиссерская фантазия, неожиданная трактовка.
 

Я два года работал с Романом Григорьевичем в качестве ассистента, я знаю его школу. Сам к нему пришел, хотя к тому моменту уже ставил спектакли. Стал следить за тем, что делал Роман Григорьевич. Это было любопытно. Он Мастер с большой буквы. Но последнее время вседозволенность свернула и его театр не в ту сторону. Когда Виктюк пробивался сквозь цензуру, он был так изощрен в своих фантазиях! Это было великолепно. А когда стало все можно… Впрочем, я не критик. Он мне очень дорог как человек, как мастер, как мой учитель. Поэтому я не склонен его разбирать. У меня тоже есть спектакли, в которых, как говорится, фантазия бьет ключом. Но я стараюсь, чтобы в этом буйстве не пропадала человеческая составляющая. Меня так учили в вахтанговской школе: форму надо нафантазировать, но и содержание нужно раскрыть. У «Последнего срока» - форма простая и такое же содержание. Это спектакль, в котором ничего придумывать не нужно.
 

Согласна. Это тот материал, с которым обращаться следует максимально бережно.
 

Это потрясающая притчевая история. Как можно было такое написать в 35 лет? Мальчишеский, по сути, возраст. Распутин вспоминал, как это было. В его деревню понаехало много народу, родственников, и он ушел в баню, где ему никто не мешал. И там, сидя на чурочке, написал вещь, которая ему была послана откуда-то сверху, а он просто закрепил ее на бумаге. Когда я ставил спектакль, я все это понимал. Мне было уже на 10 лет больше, чем тогда Распутину. А мне потом говорили: молодой режиссер, а как поставил! Ну, какой же я молодой? Я просто хорошо сохранился (смеется).
 

Постановкой только восторгались, или были и недовольные?
 

Тем, кто привык к выкрутасам,  чего-то, разумеется, не хватало. Они, например, говорили: ну что это за мизансцена – сидят две бабки фронтально на кровати! А я обязательно делал так, чтобы они сидели лицом к зрителям с определенным наклоном голов. И на упрек, что «плоская мизансцена», открыто отвечал: «Узнайте, что такое библейская мизансцена, и какое значение имеет в ней наклон головы. Я не видел икон, на которых кто-то сидит ко мне, зрителю, задом. Так что – извините... А если кому-то не хватает тут батута, идите на другие спектакли, где на батутах прыгают!» Но таких критиков было мало. На самом деле, люди быстро понимают, куда они пришли. На что. И в моем театре есть спектакли, в которых я экспериментирую. Например, с зеркалами и светом  - в «Сумерках богов» (по «Маленьким трагедиям» Пушкина). Стих Александра Сергеевича не был сломан или изуродован, но мне показалось, что именно «зазеркалье» поможет раскрыть главную мысль. Еще пример - спектакль с детским прочтением «Евгения Онегина». У меня был курс, первый, который я набирал в Иркутске, с ним делал этот спектакль. Нынешний мой выпускной курс Щукинского института играет новую версию нашего «Онегина». Я доверил одному из бывших студентов выбрать исполнителей и проявить свою фантазию, исходя из того, что мы делали когда-то. А спектакль был «вскрыт» почти капустным приемом. Этот парень 15-летним подростком участвовал в первом варианте и тогда никак не мог запомнить стихи. Теперь, ставя сам, он заново открывал для себя эту историю. Как мы работали? Это его оригинальная версия, но все равно мы с ним обсуждали каждую его идею. Он говорил, что хотел выразить, я ему объяснял, почему это, например, не читается, и как надо сделать по-другому, чтобы не уйти с главного пути. А у нас в этой истории, которая начинается очень весело, с середины вдруг появляется грустная нотка, а в конце – слезы. На спектакль ходят школьники, которые «Евгения Онегина» изучают. Зал маленький - всего 100 мест, как раз на два класса, и этого достаточно. Так вот, они сначала веселятся вместе с артистами, потом затихают… Изначально – простой ход: вам же не близок Пушкин? Тогда давайте подурачимся, поиграем в него. И начинается игра, потом сюжет развивается, игра постепенно переносится на сюжет Александра Сергеевича, и вдруг они соединяются вместе. Капустник перестает быть капустником. И ребята затихают в конце, это значит, мы попали… Почему-то сейчас считается, что современная молодежь может воспринимать только эпатажное искусство, но наш опыт показывает – это не так. Знаете, когда Мейерхольд говорил: «Чем будем удивлять?», он имел право на это. Потому что, собственно, он этот путь и открыл. Мой лозунг: ничем не будем удивлять!  В результате, возможно, и  складывается по-другому – мы удивляем, но я никогда не ставлю это своей целью. И не принимаю, когда коллеги считают своей главной задачей удивлять и эпатировать.
 

Как вы оказались в Иркутске? Ведь вполне могли остаться в Москве.
 

Первый раз в этот город я поехал ставить «Прошлым  летом в Чулимске». Я тогда сотрудничал с Театром наций. В Москве Вампилов никому не был нужен, а мне очень нравилась пьеса. Постановка планировалась для участия в Вампиловском фестивале. Я спросил по телефону: «У вас есть камерная сцена?» - «Есть». Хотел ставить только на камерной. Приехал и обалдел, увидев, какой в Иркутске театр. Он только открылся после реконструкции: старые стены, новая начинка. Прекрасный свет. Камерная сцена очень маленькая - на 100 мест. Так вот, на тот Вампиловский фестиваль приехали Арцыбашев, Райхельгауз…-  и на следующий год Вампилов появился в афишах Москвы. Такая история. «Чулимск» до сих пор существует. Недавно мы возили спектакль в Израиль на гастроли, и я понял, что его рано снимать с репертуара. Молодые люди приходят, смотрят. Через год после «Чулимска» меня пригласили в Иркутск ставить «Лира» - на прекрасного иркутского актера Виталия Константиновича Венгера, народного артиста, сокурсника Михаила Ульянова. И уже после «Лира» позвали в главные режиссеры. И вот задержался. За время моего пребывания мы раздолбили стены и соединили камерную сцену с монтажным цехом – для некоторых спектаклей бывает необходимо дополнительное пространство, допустим, в «Дяде Ване» мы продлили за кулисы сад...  Потом мы построили еще две сцены: «другую» - на пятьдесят мест и учебную - на сто. Все наши четыре сцены вечерами заняты.
 

Как удалось провести такую серьезную реконструкцию?
 

У нас такой подвижник директор, Анатолий Андреевич Стрельцов! За 10 лет, что я в Иркутске, мы с ним ни разу не рассорились, он поддерживает мои «безумные» идеи, а я – его. Это важно, потому что если между художественным руководителем и директором нет согласия, театра не существует. И губернаторы в Иркутске театр традиционно поддерживают.  При одном из них полвека с лишним назад театр выстроили; при другом –  реконструировали. Тогда прогнили доски. Стало ясно: театр пришел в негодность. И за два года провели реконструкцию, вынули все старое, сделали пристрой - камерную сцену. До сих пор ничего не обветшало. Сейчас иногда докупаем, то, что нужно для проектов, свет, например. 
 

Значит, иркутяне в театр ходят. Так было и до вас?

Ходят, конечно, и до меня ходили. Когда директор первый раз мне позвонил, я спросил: как с этим? Он: «Люди уже достаточно посмотрели на новый зал, на новые кресла после реконструкции, теперь надо что-то делать, чтобы они продолжали ходить в театр уже с другой целью». Он чувствовал: пора. За прошедшее время мы набрали мощности. У нас существует филиал, куда мы выезжаем, есть города-спутники, куда мы привозим спектакли – в специально оборудованные ДК. Часто гастролируем по области. Но тут есть сложности. Мы не можем повезти спектакль туда, где даже декорацию поставить нет возможности. А играть спектакль на стульях считаю унизительным. Поэтому иногда просто заказывается автобус, который привозит людей из области в Иркутск. Выход всегда можно найти, было бы желание. 
 

Молодежное движение в театре есть?
 

Стараемся, чтобы было. Потому что понимаем: этот зритель уйдет, а какой придет? Для спектакля «Ромео и Джульетта» специально проводили кастинг среди студентов, обучали их. До сих пор у этого спектакля в основном студенческая аудитория. Уже три Джульетты сменились, а зрители все идут. По три раза в месяц ставим спектакль – Джульетту, надо сказать, играет девушка, а не юноша и ничего -  зал битком.  Что еще? Выпускаем свой курс молодых артистов. Раньше артисты у нас кочевали, мигрировали, переезжали из театра в театр. Сейчас с этим сложно. Поэтому мы решили новые кадры у себя воспитывать. Есть простая идея, что в самих театрах курсы студентов нужно набирать. Слышал, на это уже имеются заявки от театров Пскова, Тулы, Калуги… Теперь нужна поддержка министерства. Набери я курс в Москве, кто ко мне из Москвы вернется? Москва, к сожалению, такой магнитный город, он никого не отпускает. Мой курс Щукинского института набран в Иркутске. Они ездят в столицу на сессии, в итоге получат московские дипломы. В Иркутске мы планируем провести фестиваль дипломных спектаклей, посвященный столетию института. Юбилей в этом году.
 

Хорошие планы!
 

 Да. Это в столичной суете всем кажется, что надо спешить, а то вагончик уйдет. А я из относительно спокойной провинции спокойно наблюдаю за ситуацией и понимаю: это перрончик тронулся, а вагончик-то остался. И рельсы, по которым его пытаются катить, ведут в никуда. Поэтому хочется отстаивать истинные ценности. А как это делать? Не криками же. Только работами. 

Ездить на гастроли за рубеж легче, чем по России?
 

Мы ездим за рубеж, потому что приглашают. «Дядю Ваню» возили в Японию. В Иркутске есть японский культурный центр. Они пришли, посмотрели и пригласили. Потом были в Израиле на фестивале «Легендарные театры». После Израиля позвали в Германию. А в какой-то год ездили на гастроли в Крым. И, кстати, возили совсем не те спектакли, которые обычно возят, не «кассовые»: это были «Старший сын», «Прошлым летом в Чулимске», «Дядя Ваня» – Чехов и Вампилов. С этим поехали на гастроли летом в Крым! И залы были полные! Зрители подходили и говорили: «Спасибо вам огромное. Нас ведь только веселить ездят, а мы скучаем по настоящему русскому театру». Потом были большие гастроли от Белгорода до Новороссийска. Туда тоже возили серьезные спектакли, Островского.  У меня есть в репертуаре «легкие» комедии – где их нет? А Островского такого, который у нас, нет нигде.
 

На гастроли нужны деньги. Спонсоры помогают?
 

Спонсор у нас один - правительство Иркутской области. Гастрольная политика обсуждается отдельно на заседании правительства. Часто, недостающую часть мы добавляем из своих заработанных денег. Мы на гастролях не зарабатываем, мы занимаемся просвещением. Может, старомодно звучит, но такова главная задача театра. Ведь, знаете, какая главная цель была, например, у русской антрепризы? Просвещение. Вот и мы стараемся… Недавно приезжал к нам МХТ им. Чехова. Привезли Вампилова, Тургенева, Астафьева. Мы специально выбирали этих авторов.  У нас с директором общая позиция: сумасшедшие – в последнюю очередь. Ну, если кто-то хочет посмотреть «Идеального мужа», пусть едет в Москву и смотрит. И не потому, что мы здесь до него не доросли, а потому что этого дерьма хватает. Другого слова не нахожу. Извините. Поэтому, считаю, пусть лучше зритель слушает со сцены Астафьева, чем какие-то странные вопли…
 

Непросто держать оборону?
 

Да я как-то вдруг обнаружил: алё, я в окопе уже! (Смеется.) Понимаете, шкала ценностей изуродована… К нам молодежь приезжает ставить спектакли. Когда закрыли министерскую программу «Поддержка молодой режиссуры», перестали выделять деньги, мы решили проводить ее у нас. Взяли трех ребят из ГИТИСа, и они в разное время поставили у нас три спектакля. Один, которому я дал для постановки «Женитьбу», использовал какую-то странную музыку. Нудит и нудит. «Что, - спрашиваю, - такое?» - «А вот у Римаса Туминаса …» - «Ну, ясно, на кого ты равняешься! – говорю. - И это хорошо. Но это его почерк, а ты ищи свой». В общем, спектакль получился.  У двоих других были иные прицелы. Они же видят, что в «фаворе», и хотят быть приобщенными!
 

Как Сбербанк стал поклонником вашего театра и его спонсором?
 

История долгая. Дружба началась с того, что в театр пришли представители Байкальского отделения и попросили поставить спектакль к очередному дню рождения банка. Я спросил: «Что же хотите?», думая – попросят комедию. Они: «Хочется чего-нибудь глубокого, российского». И я сказал: «Сделаю «Вишневый сад», только дам спектаклю другое название». И поставил «Сны Ермолая Лопахина», который давно хотел сделать, но не было денег. Руководители оказались творческими людьми. Вскоре их пригласили на работу в Москву. А дружба осталась.
 

Спустя какое-то время мы открывали сцену на 50 зрительских мест. Для этого нужен был спектакль, который можно играть при свечах, и чтобы в нем было занято мало людей. Я выбрал «Лунина» Радзинского. Главную роль играл сам, а на роль Натальи Потоцкой пригласил польскую актрису. Когда спектакль уже год существовал, друзья предложили: «Давай устроим у нас в Москве закрытые показы:  для наших VIP-клиентов - два спектакля на Волхонке и один - в Польском посольстве». Идею осуществили. И это имело такой резонанс, что следующей родилась мысль нечто подобное сделать и в Немецком посольстве, поскольку мы собирались в Германию, в европейский тур. Решили: пусть гастроли начнутся в Москве. Вы же понимаете, они могли себе заказать что угодно, но почему-то захотели именно эту обычную человеческую историю – «Последний срок». Руководители Сбербанка, повторюсь -  удивительные люди. Они точно понимают, что культура – это не учреждение культуры, и помогать ей – не значит, просто дать немного денег какому-нибудь зданию, как часто у нас бывает. Культура - то, что нас окружает. И вот эти связи – тоже культура. Надеюсь, они будут продолжаться. 

Вспоминаю тот день, когда пришла в посольство на ваш спектакль. В атмосферу сибирской деревни меня начали погружать уже на подступах к нему – какие-то два «деда Щукаря» указали дорогу. Дальше – больше. Лошади, куры, колодец, деревенский люд, частушки – уже на территории посольства. Это были ваши иркутские артисты?
 

Нет. Просто в Сбербанке креативно подходят к таким мероприятиям. Они и в прошлый раз нанимали команду, которая делала перфоманс перед спектаклем. Предварительно со мной созванивались, советовались, спрашивали про тональность. Поскольку «Лунин» – о декабристах, они поставили специальный свет, пары кружились в танце, люди, одетые по моде середины XIX века, проходили мимо зрителей в фойе и разговаривали о событиях на Сенатской площади. Прелюдия. Здесь они тоже попытались что-то такое придумать. Получилась, правда, совсем не та деревня. Но когда я это увидел, подумал: ну что ж, будет контраст – и замечательно. Если мы говорим о грустном, здесь будет весело. И я сказал: давайте, ребята, тащите сено, кур..! Они же придумали все эти сибирские угощения – пироги, наливки… Мне кажется, получилось хорошо.
 

Тот день сделал мне еще один неожиданный подарок. В антракте замечательно пел молодежный фольклорный ансамбль. Не «попсу» народную, а что-то настоящее, за душу берущее. Я высказала ребятам свое восхищение. Они в ответ пригласили на свой концерт, который должен был состояться через несколько дней. При этом попросили: «Приходите, пожалуйста! Мы боимся, что в зале будет мало народа». Я пришла. Народу (в основном молодого) было столько, что люди стояли вдоль стен! Это был какой-то неведомый мне и прекрасный параллельный мир.
 

Видите, значит, не так мало нас в окопах. (Смеется.) Насчет песен, когда со мной советовались, я попросил: только не Бабкину. Они: так мы и хотим что-нибудь настоящее… А представляете, как, наверное, был обескуражен посол: у него на территории Германии – практически сибирская деревня! (Смеется.)

Кстати, хлопот посольству ваш спектакль, похоже, доставил немало…
 

Я думаю, что у посольства, что у банка – общие VIP-клиенты. Вот они и получили ту неформальную обстановку, в которой хорошо укрепляются связи.

Меня потрясли актрисы, которые играли старух. Как вообще вы сохранили актеров такого возраста и при этом такого профессионального уровня?
 

Актрисе Людмиле Слабуновой, которая Мирониху играла, 84 года. Гастроли – это практически сплошные переезды, времени на отдых нет, и я боялся: как выдержит? Ничего. Была бодрее многих. Народная артистка России Наталия Королева, которая играла Анну, главную героиню, много моложе ее, но накануне гастролей повредила позвоночник. И тоже справилась. Они ролями не обделены, постоянно выходят на площадку, а для артистов это главное лекарство от болезней и старости.
 

Как материально живут актеры?
 

Слава Богу, наш театр не бедствует. Даже молодежь в труппе получает достойную зарплату.

Идут разговоры о театральной реформе, о контрактной системе. Вас это волнует?
 

Мы живем в стране, в которой невозможно спокойно существовать. Давайте что-то поменяем, чтобы было лучше! Давайте придумаем закон, введем его в силу, а потом начнем обсуждать специфику всех отраслей, которые под этот закон попали, и будем писать бесконечные дополнения, поправки…  Почему-то мы не можем сначала все проверить, спросить: «Ребята, а как вам удобнее?», а потом принимать решение. Создаем законы, с которыми потом нужно бороться. В общем, ничего хорошего я от этого не жду... Знаете, есть руководители театров, которые кричат, что репертуарный театр не должен существовать. Ну, ребята, не умеете руководить – уйдите. Вы же можете создать то, что вам нравится. Зачем разрушать? Наоборот надо, попытайтесь сохранить репертуарный театр, потому что его больше нет нигде в мире! Раз такое явление возникло в России, значит, это не случайно! Зачем же нам уподобляться Западу? У них свои традиции, у нас – свои. Мне 10 лет удается руководить репертуарным театром, и я не вижу в нем никаких изъянов. Контракт нужен трусливым руководителям, которые прячась за спину закона, смогут освободится от неугодных и ненужных.

 У нас, например, есть артисты-пенсионеры, которые заняты в каких-то спектаклях и получают, пусть небольшую, но зарплату. Есть же еще этика человеческая. Хотите по-другому жить? Ну, тогда, ребята, и вас выбросят на помойку, когда вы отработаете.

Как думаете, почему такое происходит?
 

Время безумное. Или пелена какая-то на глазах. Король давно голый, а мы все твердим – в одежде. И столько крика! Все со сцены орут. Сегодня так принято демонстрировать темперамент. А я пытаюсь к человеку прислушиваться,  мне это интересно. Орать - модно? Ну, пусть и это будет, всем места хватит. Но почему-то все толкаются.

Есть новые интересные пьесы?
 

Я каждый день их читаю. Иногда попадается любопытное, но такого, чтобы меня пробило, каких-то откровений – нет. Лет 10 назад я ставил в Театре на Покровке «Чайку», ехал на репетицию и в метро читал пьесу  Биляны Срблянович «Белградская трилогия». Я выехал пораньше, но в  результате опоздал, потому что, дочитав пьесу, сначала вышел не на той станции. Зашел обратно и вместо того, чтобы ехать дальше, вышел с другой стороны. Настолько меня потрясла пьеса. Вот это драматургия. Пусть переводная, но со славянского, значит, близкая нам. Сильная и страшная драматургия. А знаете, как у меня началось с Вампиловым? В юности случайно попалась его книжка без начала и конца, там был «Чулимск». Стал читать и – Господи, как хорошо! Я еще не понимал, что такое драматургия, но почувствовал… Как я сейчас читаю пьесы? Открываю наугад в середине, и если этот лист меня не тронул – до свидания. Как правило, там «здрасьте -досвиданья», еще мат, чтобы круто... Как-то мне посоветовали: почитайте «Кеды», эта пьеса идет по всей стране. Я почитал - пусть идет дальше. У нынешних молодых теперь такая тема: они ноют. Поколение нытиков. Болячка есть, они ее расковыривают: видите, как нам больно, мы – потерянное поколение! А какое поколение в этой стране не потерянное? Они говорят: нам не во что верить! Ребята, и нам не во что верить. Можете поверить просто в человека? Меня такие нытики раздражают. Их герои ходят по клубам, пьют коктейли, что-то нюхают. А на что вы пьете и нюхаете? Кто вам все это дал?.. Это модно. Это драматургия? Это - отстой. Там нет страха и боли, только размазанные сопли. Они могут быть более литературно размазанными или более бездарно. Только и всего. Но не покинет нас надежда, что кто-то сейчас пишет настоящую пьесу.

Есть в Москве спектакль, на который хотите сходить?
 

Я еще не видел «Онегина», хочу посмотреть. Очень люблю этого автора, Александра Сергеевича.  Надеюсь, это не будет собрание орущих и ноющих. И, пожалуй, все. Поэтому… будем расширять окоп! (Смеется.)

Беседовала Марина Бойкова, Москва