Геннадий Гущин – про театр и спорт
Разработка сайта:ALS-studio
«У меня домик в Култуке на старой Кругобайкальской железной дороге. Вот там я могу два-три дня не встретить ни одного человека. Каждое утро я через насыпь перешел, подхожу к Байкалу – нет ни одного человека. Я умываюсь, я с Байкалом разговариваю. Прошу всегда: «Батюшка Байкал, дай мне здоровья, дай мудрость». Я с ним общаюсь».
Геннадий Гущин, актер и режиссер иркутского Драматического театра имени Н. Охлопкова, прекрасно известен не только в театральном мире Иркутска. Спорт – это его второе направление, которому он отдает примерно сорок процентов себя. Шестьдесят – это, конечно же, театр.
Жестокий кризис, связанный с пандемией, ударил и по театру. Но актеры – люди живучие. В прежние времена им хватало повозки, чтобы жить, и улицы, чтобы играть. Как справлялись с закрытием театров в Иркутске? И ведь ничего еще не кончилось. Как быть в такой ситуации актерам и режиссерам, что делать, чего ждать?
- Мой опыт мне подсказывает, что ничего ждать не надо, - спокойно говорит Геннадий Гущин, - когда строишь планы и на что-то надеешься… Мы только-только вернулись от 50-процентов загрузки залов, разрешили 75% – и мы уже жили в надежде – что вот-вот будет стопроцентная загрузка. А нас опять вернули на пятьдесят. Конечно, мы привыкли видеть лица, чувствовать зал. А сейчас, когда смотришь и видишь сплошные маски – и только смех иногда из-под масок. А лица не меняются.
- И как вы перестраиваетесь?
- Человек же ко всему привыкает. Первое время это было жутковато. Но привыкли, и зритель привык. Раз такие правила – будем их выполнять. А если спектакль затягивает, если он интересен – то через несколько секунд зритель забывает, что на нем маска, и все равно превращается в тот самый приемник, который принимает эмоции и чувства. Контакт все равно устанавливается со зрителем, и очень хорошо. В какой бы ситуации мы ни оказались – мы все равно будем отдавать себя зрителю, а он себя – нам. Ничего нам не страшно.
- Как раньше бродячие артисты были – самый крепкий народ, выживали в любых условиях. Повозки, улица вместо театра.
- А как во время войны полуголодные артисты падали в обмороки, но и играли, и играли с отдачей! Это природа актерская. И природа любого человека, который фанат своего дела. Он будет идти до конца, хоть оторви ему ноги.
- Я помню 90-е, когда мы ходили в театры, и залы были почти пустые, безо всяких ограничений. Тогда, небось, потяжелее было?
- Конечно! Тогда же и ходила шутливая поговорка: на сцене – «Дядя Ваня», а в зале – три сестры. Это жутко было, когда открывается занавес, а в зале пятнадцать человек.
- А играть надо.
- Так порой нас было больше на сцене, чем людей в зале. Нас тридцать, а их пятнадцать! Но играли.
- Вот что интересно: может, в таких экстремальных ситуациях какие-то особые методики вырабатываются? Как вы с этим справляетесь?
- Я отвечу: природа актера – это же природа ребенка. Вот он в песочнице играет, даже если рядом никого не будет – он все равно будет играть, будет машинку свою со звуком возить. И даже если в зале вообще никого не будет – мы все равно будем играть с отдачей. Потому что в этот момент что-то с нами внутри происходит. Это необходимо, как птичке петь.
- Как Вы лично прочувствовали на себе начало всех ограничительных мер?
- В марте 2020 года я должен был выпустить премьеру по пьесе Алексея Николаевича Толстого. Мы уже закупили продукты, чтобы праздновать эту премьеру. Пришли… Нам говорят: все, закрыли. Ну, мы, чтобы продукты не пропадали, все равно накрыли стол. И впервые, наверное, в истории театра праздновали премьеру, не сыграв ее. Поздравляли друг друга с удачной работой, с успехом!
- Про этот трагифарс можно отдельную пьесу сочинить. А в голове пока не рождаются никакие сюжеты про пандемию?
- Может, что-то и будет написано. Ведь это защитная реакция – когда сначала страшно. А потом – как фронтовики, которые с улыбкой вспоминают, как сидели в окопах, а вокруг свистели пули. Я не знаю, с каким чувством мы будем вспоминать эти события. Нас ведь тоже трагические случаи не миновали. Из-за коронавируса в театре умерли несколько человек.
- Как вы прожили долгий период без театра?
- Все равно работа не прекращалась. Были репетиции онлайн. Хотя это совсем не то, и меня, если честно, это даже немного раздражало. Слава Богу, нам как бюджетникам платили какие-то деньги. Основную зарплату получали. Но я все равно работал над пьесой «Лев зимой», про которую знал, что буду ее ставить. Шла работа с художником, с композитором. Вышли почти подряд две премьеры – «Лев зимой» и та, которую мы не сыграли в марте – «Любовь – книга золотая».
- Она ничего не потеряла за время вынужденного простоя?
- Даже наоборот, она как-то «отстоялась» хорошо. Когда происходит такая неожиданная ситуация в жизни, это дает возможность что-то переосмыслить, обдумать, впустить в себя какие-то новые ощущения, свою растерянность… А это же багаж любого творческого человека – новые ощущения! И когда ты приступаешь к чему-то, это выражается в интонации, в блеске глаз. Те невидимые нити, которыми мы оперируем как артисты. Вот почему сейчас фильмы о войне гораздо хуже, чем те, которые снимали пятьдесят лет назад? Потому что люди, которые их снимали, пережили эту войну. Кто-то на фронте, кто-то в тылу голодал. И этот опыт духовный – он внутри есть. И поэтому интонация другая, им не надо ничего особо выдумывать.
- Фильмы – да. Но в театрах артисты порой играют пьесы про войну так, что дрожь берет. А ведь они не жили в войну.
- Значит, это режиссерская работа плюс литературный материал. Я своим студентам часто говорю: простое слово «хлеб». Как произнесет его человек благополучный и тот, кто долго голодал? По-разному. Опыт другой жизненный. Почему я так люблю смотреть портреты, фотографии стариков? У них в глазах что-то другое. Этот год, отрезок дал какой-то духовный опыт, который можно записать в актерский багаж.
- Многие любят порассуждать про падение культурного уровня. Но ведь театры собирают залы! Артисты и режиссеры делают то, что любят, работают для души. Как вам это удается?
- Понимаете. В нашей жизни, стране существует несколько пространств. Вроде мы все вместе, а живем в разных пространствах. И когда я встречаюсь с бизнесменами, например, вместе играем в теннис, – такое ощущение, что мы на разных планетах живем. Нас объединяет теннис, но их разговор, их направленность совсем меня не касается. Также у меня есть друг, преподаватель философии, с ним встречаешься – тоже абсолютно другая планета.
- Опишите свою планету? Какая она, кто туда вхож?
- Скажем так. Умные люди часто говорят, что нельзя жить мечтами о будущем, и нельзя жить прошлым. Что жизнь здесь и сейчас. Но я постоянно живу в каком-то придуманном мире. За сумасшедшего меня принять сложно, я человек реальный. Но когда я работаю со спектаклем, то эти образы для меня вполне реальны. Я с ними общаюсь. Я им задаю вопросы, они отвечают. Я могу фантазировать, как мы с Сирано де Бержераком – персонажем, которого я играл десять лет –встретились где-то в «тусовке». Он мой друг, вполне реальный для меня человек. Он же был острослов, бретёр, который мог отбрить любого не только шпагой, но и языком. И однажды я представил, как бы нас «приняли» в полицию за то, что мы неправильно переходим улицу. И как бы Сирано де Бержерак разговаривал с полицейским, а я бы рядом ему помогал. Я конструировал эту сцену, и это было довольно забавно. Как можно описать свой мир?.. Он же состоит из чувств и ощущений. Он нереальный.
- А кто реальные люди в Вашем мире?
- Мне жутко повезло в том, что моя жизнь тесно связан со спортом. Большую часть в жизни я с театром – процентов шестьдесят. А сорок процентов – это спорт! Теннис, одно время в футбол, в баскетбол мы играли. И ту энергию, которую я в театре накопил, - какое-то раздражение или муки, когда что-то не получается, – в спорте, это все уходит. Энергообмен идет. И мне кажется, это оздоравливает организм. Потому что любой увлеченный человек, фанат своего дела – мне кажется, это идет немножко в ущерб, некая профессиональная деформация. Вот следователь – такое ощущение, что он все время тебя подозревает! У артистов тоже есть не самые лучшие вещи в отношении профдеформации.
- Например?
- Например, мало кто из артистов разговаривает в простоте. Обязательно надо как-то подъелдыкнуть, процитировать что-то! Он сам того не замечая, все время играет.
- А близкие часто обращают на это внимание, напоминая, что Вы не на сцене?
- Бывает, бывает. Играем с друзьями в футбол, и вдруг я – стоп, стоп! Начинаю что-то по-своему выстраивать. А друзья смеются: «Да перестань ты уже режиссировать! Уже не столько по делу говоришь, сколько строишь мизансцену!» Никита Михалков говорил, что каждый съемочный день заканчивает игрой в футбол. Потому что уходит негативная энергия. Если артист на съемке против режиссера раздражение накопил, то в игре может накричать за то, что он ему пас не отдал! И потом, любая физическая нагрузка баланс внутри человека наводит. Людям умственного труда это обязательно надо. А спортсменам – чаще ходить в консерваторию, в театр.
- Расскажите, в какой степени сейчас спорт присутствует в Вашей жизни? Помнится, была замечательная футбольная команда «Дружба».
- Да, она существовала больше десяти лет и неоднократно была чемпионом Иркутска. Там играли мои друзья, известные футболисты Александр Василков, Василий Савин, Виктор Подвеско, Валерий Колчанов. Даже тренера «Звезды» Сергея Муратова я подключал. Но наши постоянно были в строю: директор театра Анатолий Стрельцов – в нападении, Яша Воронов – на воротах. Все молодые артисты прошли через эту футбольную школу. Раньше, приезжая на гастроли, я первым делом шел в местную редакцию и договаривался сыграть с журналистами – на центральном поле, в присутствии зрителей. На Сахалине вообще был полный стадион! С оркестром! В Донецке, помню, отец известных футболистов братьев Чановых нам поляну готовил. Иногда не ограничивались футболом, а проводили с местными журналистами целые Олимпиады: волейбол, футбол и шахматы. Это всегда было серьезное событие в городе!
- Почему все-таки «растаял» ваш проект «Дружба»? Кто ушел или что ушло?
- Ничего вечного-то нет. Все рассосалось, но оно должно вылиться в какие-то другие формы. Ядро той же команды мы продолжаем общаться – Артур Сулейманов, Виктор Шестаков. Нас сдружил футбол, а сейчас они на каждую премьеру семьями ходят.
- Вопрос, который волнует давно. В пьесе «Не верь глазам своим» Вы каждый раз подолгу отжимались на сцене. Сколько раз максимально получалось?
- Один раз я отжался больше шестидесяти раз. Обычно я жду, когда зал зааплодирует. А тут тишина, все сидят и считают. Обычно после двадцатого раза начинают хлопать, тогда я встаю и начинаю играть. А тут думаю: «Да что с ними такое?!» Ну, думаю: все! До семидесяти смогу, а дальше не знаю! Но кто-то пожалел меня и на шестидесяти четырех захлопал.
- Много раз театру пророчили умирание на фоне кино, телевидения и прочего. А театр-то живее всех живых.
- Но ведь человек нуждается в человеке! Это в фильме «Солярис» сказано. Тот, который побывал в театре и поймал волну, настоящую, человеческую, которая идет от актера и обратно… Он это уже не променяет на телевидение. Хотя, казалось бы, такие технологии сейчас. Формы меняются – это да. Возникли малые сцены, приблизили актера, когда он в метре от тебя и по-настоящему что-то переживает. Но есть и опасность малых сцен. Потому что хороший, мощный артист – у него такой магнетизм, когда он зал на восемьсот человек прошивает, такое от него излучение! А на малой сцене от хорошего артиста можно и сгореть! Трудно объяснить это. Вот как объяснить чудо? Вот я могу сколько угодно рассказывать, как пахнет роза, но это же бесполезно – пока сам этот аромат не поймешь. Так же и про театр. Человек, который почувствовал, что в нем что-то происходит – все, он уже наш. Он уже получил этот «укус»!
- Между прочим, в спорте то же самое: когда зритель заряжен, получил порцию адреналина – он будет приходить еще и еще.
- Вот я смотрел футбольный матч Польша – Швеция. Ребята, Польша заняла четвертое место в группе. Но игра!.. Как они сопротивлялись. Шведы кое-как выиграли. И я вспоминаю, к сожалению, как играла сборная России. Когда кроме стыда, ничего не испытываешь. Когда эти миллионеры ходят по полю, мяч пинают, думаешь: а нужно ли им это вообще? Это издевательство над нами, что ли? Почему они так себя ведут? Конечно, если внутренняя страсть в каком-то деле есть – это главное.
- Некоторые спортивные руководители любят повторять, что спорт – это как театр, где зрители ходят на звезд. Но ведь зрители ходят на переживания.
- Так они почему звезды? Именно потому, что они эти эмоции, переживания людям дают. Я в свое время на игру Мишеля Платини смотрел вживую – это же восторг, и оторопь берет: как так можно вообще? Он же что-тот изучает такое, инопланетное. Потому на них и ходят – потому что они могут зрителю что-то дать. А когда бегают и выполняют очень тяжелую работу на поле за свои миллионы – даже неудобно как-то.
- Бывая в Москве, стараюсь по возможности ходить в театры. И попасть на удачную постановку – это вопрос случая, когда повезет, когда нет. Но в иркутском Драмтеатре – это какая-то магия. Меняются режиссеры, артисты, руководители, а спектакли все так же потрясают и проникают в самую душу. Откуда это берется?
- Как мне думается – у нас очень крепкая преемственность. Когда молодой актер приходит в театр, он питается от старшего поколения, которое в свое время от тех стариков тоже что-то очень важное приобрело. Ведь что такое учиться? Это не только правильно произносить слова. А находиться рядом с учителем, который тебе даст какую-то внутреннюю суть. То, что невозможно объяснить. У нас были такие мощные старики, когда мы пришли с артистом Колей Дубаковым сюда. И мы понимали на уровне мозгов какой-то внутренней жизни, что можно и что нельзя. Те категории, которые не объяснишь словами. И это – тот незримый опыт, который передается, эта ниточка. И плюс еще вот такой момент. Мы живем в Сибири, очень далеко. И то, что человека дробит, «разрывает» – пока эти вещи до нас доходят, они рассасываются и не имеют той мощной силы. Есть какой-то дух у нас в глубинке, который может этому противостоять. И это опять же не на уровне мозга, а на уровне каких-то нравственных войн, духовных. Мне кажется, вот поэтому ядро у нас и сохраняется.