Иркутский драматический театр им. Н.П.Охлопкова готовит премьерный показ спектакля по пьесе американского писателя Джеймса Голдмена. В центре повествования тема актуальная во все времена – борьба за власть. Стареющий король Генри должен уступить трон более молодому претенденту – одному из трех своих сыновей, но он не спешит передавать власть, которую крепко держит в руках уже несколько десятилетий. Генри придумывает хитрый план: выдать свою молодую любовницу – сестру короля Франции Филиппа II замуж за младшего из сыновей, который не отличается сильной волей и независимым характером. Так он сохранит за собой и любовницу, и власть. Но его план проваливается и в семье монарха разгорается междоусобица. Почему? Как говорят в таких случаях французы: «Ищите женщину!» В центре всех интриг, которые творятся вокруг трона, движимая одновременно любовью и ненавистью законная жена Генри – королева Элинора.
 

О постановке «Лев зимой», современной драматургии и влиянии цифровых технологий на театр наш корреспондент побеседовала в заслуженным артистом России, актером и режиссером Иркутского драматического театра Геннадием Гущиным.
 

– Пьеса Голдмена «Лев зимой» была дважды экранизирована. Энтони Харви, поставивший первый фильм, получил в 1969 году «Оскара», как и исполнители главных ролей Питер О’Тул и Кэтрин Хёпберн. Ремейк, созданный Андреем Кончаловским, не был отмечен высокой кинематографической наградой, но раскрыл сюжет в несколько ином ключе. Известная американская актриса Гленн Клоуз в роли Элиноры здесь тонко передает не только коварство и злорадство героини, но и ее боль, ее способность терпеливо переносить страдания и, не взирая на обстоятельства, идти к цели. Что хотите сказать вы своей постановкой «Лев зимой»?
 

– Действие пьесы происходит в Англии, в середине XII века. Королевская семья собирается вместе накануне Рождества, чтобы встретить праздник и определиться с правоприемником. Тема борьбы за власть во все времена связана с силой, поэтому трон на сцене выглядит, как железная окровавленная рука. А чтобы приблизиться к нему, надо пройти по кроваво-красному полотну. По ходу пьесы этот кусок ткани становится то накидкой на плечах героев, то бинтом, опоясывающим истекающую кровью Элинору. Сила и кровь – неразрывные составляющие власти во все времена. Но король слабеет, а значит на его место должен прийти кто-то из трех его сыновей. Элинора борется за трон для старшего – Ричарда Львиное Сердце, поскольку он самый сильный. А Генри, желающий сохранить влияние, за младшего Джона – слабого и ведомого.  В ходе этой борьбы открываются тайники души каждого из членов семьи и перед нами предстает чудовищная картина взаимоотношений отцов и детей. Эта тема тоже вне времени. На более мелком бытовом уровне сегодня «борьбой за трон» нередко становится банальная дележка унаследованной квартиры, дачи или гаража, когда выясняется, что родные люди, в буквальном смысле, готовы уничтожать друг друга за право владеть несколькими десятками квадратных метров. Вот это тема утраты человеческого в борьбе за власть, наследство, доминирование, представляется мне в пьесе наиболее актуальной.
 

– Вы четко следуете авторской версии или привносите в пьесу что-то свое?
 

– В этом спектакле, как и в жизни, нет положительных и отрицательных персонажей. Есть столкновение сильных характеров, разносторонних интересов, есть предательство, лицемерие, ненависть, но есть и любовь, и даже надежда на спасение… Я позволил себе изменить финальную сцену пьесы. Мне, как режиссеру, хотелось «подарить» героям этой, в общем-то, совсем не праздничной истории, надежду, которой нет у автора. У Голдмена в финальной сцене Элинора говорит: «В жизни есть все, кроме надежды». В нашей версии эту мысль озвучивает Генри, а королева, не соглашаясь с ним, отвечает, что надежда есть, она – Рождество.  И, действительно, что бы не происходило вокруг нас, во все времена, если в душе осталось человеческое начало, то оно обязательно найдет пути для возрождения…
 

– Вы – режиссер спектакля и исполнитель роли короля Генриха II. При том, что в пьесе нет выраженных злодеев и святых, герои не вызывают откровенной симпатии. Но, чтобы создать правдоподобный образ, актеру ведь нужно его полюбить. За что вы любите своего Генри?
 

– Обязательно полюбить. И оправдать. В том-то и суть, что у каждого из героев этой пьесы есть оправдывающий мотив. Почему сыновья Генри и Элиноры восстают против отца и матери? В каждом из них – и в Ричарде, и в Джеффри, и в младшем Джоне живет детская обида, которая движет ими и во взрослой жизни. Они никогда не знали родительской любви. С какой болью Джон говорит матери: «Тебя никогда не было рядом. Меня от тебя оторвали повивальные бабки и с тех пор я тебя не видел». Или Ричард, который признается отцу: «Ты никогда не звал меня. Никогда не произносил мое имя. Я бы пошел на все, ради тебя…Мне только ты был нужен». Для Джеффри, который тоже говорит, что никому не был нужен, я добавил в постановке текст про детские турниры, про то, как мамы переживали за своих сыновей, как отцы гордились ими. «А вы в мою сторону даже не смотрели», – вспоминает он. Все трое братьев выросли, не зная любви… И для Генри есть свое оправдание. Он жизнь положил, чтобы создать великое государство, но его труды, по сути, напрасны, поскольку и сыновья, и жена предали его, от каждого он ждет удара в спину. И это уже не про власть, а про то, что наши современники наблюдают в собственных семьях, что чувствуют, глядя на своих детей. И при разборе материала мы именно на это и делаем главный акцент.
 

– Вы не сторонник использовать в своих постановках спецэффекты и какие-либо технические новшества. Почему?
 

– Театр – это не Дисней Лэнд. Я хочу, чтобы актер заряжал зал своей энергией, а зритель передавал ее обратно. Это единое энергетическое биополе и есть чудо театра. Когда в зале сидят 500 человек и все «дышат» вместе с артистом. Это же ни с чем не сравнимое блаженство!
 

Театр раскрывает перед актером возможность создать собственный мир и прожить в нем не одну, много жизней. И в отличие от нашего реального мира, в нем есть возвышенная история. Где еще можно так объясниться в любви, как я это делал, 10 лет подряд, играя Серано де Бержерака? Это лучшая жизнь моя! И где я естественнее – здесь или там – на сцене? Это для меня вопрос.
 

– Иркутский драматический театр открывается 16 февраля. В условиях пандемии зал сначала разрешено было заполнять на четверть, сейчас – на 50 процентов. Как это чудо театра будет воплощаться при условии ограниченного количества зрителей?
 

– На самом деле очень трудно играть перед полупустым залом. Когда в 90-е годы люди перестали ходить в театр, была такая шутка: «На сцене «Дядя Ваня», а в зале три сестры». Это невольно вызывает ассоциации с временами, когда мы перед премьерой сдавали спектакли специальной комиссии. В театр приходили серьезные партийные люди, человек восемь, садились, мы начинали играть, скажешь реплику –  видишь, как они пишут в блокнот. Просто пытка какая-то! Или, когда родственники в зале, тоже сложно играть. Они сидят, потеют от напряжения, им очень хочется, чтобы у тебя хорошо получилось. И это все передается на сцену… В идеале, конечно, хочется видеть полный зал зрителей, которые близки тебе по духу, которые задумываются о жизни, о происходящем, ищут ответы на свои вопросы.
 

– Но все больше людей уходят от живого общения в виртуальное. Цифровые технологии, искусственный интеллект, опять же пандемия, которая ускоряет процессы развития технологий. Как это все отразится на театре?
 

– Уж сколько раз театру предрекали закат. Все мы помним эту фразу про «одно сплошное телевидение». Но, дело в том, что артист, такое интересное существо, которое, образно говоря, даже в кислоту засунь, он все равно будет играть. Возьмите маленького ребенка, которого родители во время бомбежки прячут в погреб. Вокруг война, страх, а он сидит в подвале и все равно в машинки играет. Так и актеры.
 

У театра сегодня есть значительно более глубокие проблемы, которые не связаны с пандемией – темы мельчают, зрителю нужно больше развлечений… Хотя, с другой стороны, люди всегда любили развлекаться. В Древней Греции Плавт писал комедии. Для чего? Да чтобы посмешить народ, повеселиться. Я думаю, что принципиально ничего не поменяется. Какая-то внешняя история уже изменилась: зарплату стали на карточки перечислять, электронные трудовые книжки появились, а человек остается прежним, душа-то его живая. Как я при бумажной трудовой книжке анекдоты слушал и смеялся, так и при электронной их слушаю. Кто-то умеет их смешно рассказывать, а кто-то нет.
 

– Вы сказали, что темы мельчают? Каких проблем вам, как актеру и режиссеру не хватает в постановках на театральной сцене?
 

– Я бы хотел на многие темы поговорить. Например, о том, что такое современные Россия и Кавказ. У нас, практически никак не раскрыта тема чеченской войны: что произошло и как это поменяло взаимоотношения людей. Меня лично это трогает. Но пьес на эту тему нет.
 

Очень много сиюминутных поделок. Есть, конечно, хорошие молодые драматурги, но они уже превращаются в классиков. В нашем театре я ставил «Страшный суп» Олега Богаева. Интересный автор свердловской школы. Есть братья Дурненковы, Иван Вырыпаев.
 

Неоднозначно к их творчеству относятся, конечно. Я охотно принимаю новаторство в искусстве, но меня откровенно смущает желание некоторых постановщиков «обнажиться» не для того, чтобы донести какую-то мысль, а, чтобы раскрыть собственное извращенное представление о том или ином предмете. Это может быть сделано талантливо, но меня, как человека, это коробит. Возможно, я вырос не в столь интеллектуальной среде, не так воспитан. Мне, например, неприятно, когда женщину на сцене изображают нарочито некрасивой, отталкивающей. Я всегда хочу, чтобы у меня в спектаклях женщина любила, страдала, чтобы зритель ей сопереживал. Ту же Элинору, несмотря на ее коварство и злобный нрав, мне все равно по-человечески жалко.
 

– В экранизации Кончаловского эта героиня, как ни парадоксально, тоже вызывает скорее сочувствие, чем отторжение.
 

– В реальной жизни у Алиеноры Аквитанской ведь с Генрихом была на самом деле совершенно потрясающая любовь. И войной на мужа она пошла из ревности. За этот бунт Генрих на многие годы отправил ее в заточение, где она никак не смирилась с ситуацией, а продолжала интриговать. После смерти короля вместе с Ричардом правила Англией, пережила мужа на 10 лет и по собственному завещанию была похоронена рядом с ним и любимым сыном в фамильном склепе. Вот такая ненависть-любовь, когда и с тобой жить не могу и без тебя не могу. Любовь – она ведь разные грани имеет. И я не могу принять, когда человек с его страстями и страданием публично осмеивается.
 

– Пьеса Голдмена многогранная и психологически сложная. У вас в постановке занято много молодых актеров. Как они воспринимают этот материал?
 

– Прикасаясь к такому материалу, конечно важно, его осмыслить. Любой человек, занимающийся искусством – философ, прежде всего. А это значит, что он ищет ответы на вечные вопросы –  что есть жизнь и смерть, каков смысл бытия. На них, скорее всего, никто никогда не ответит, но пытаться сделать это нужно. И здесь очень важен личностный рост, ибо профессионал растет в мастерстве, а творец – в духе.
 

Все, кто занят в спектакле, а в нем кроме меня и заслуженной артистки России Елены Сергеевны Мазуренко, исполняющей роль Элеоноры, играют Сергей Дубянский, Дарья Горбунова, Иван Алексеев, Антон Залетин, Иван Гущин, стараются проникнуть в материал. Мы обсуждаем его на репетициях, что-то советуем друг другу посмотреть, почитать, соотносим поведение персонажей с какими-то реальными ситуациями, которые переживали сами, фантазируем…
 

Компьютеры, гаджеты, с которыми люди сегодня проводят все больше времени, они ведь дают уже готовую конструкцию мира. Образы не рождаются, воображение атрофируется. Как-то слышу дети во время компьютерной игры кричат: «У меня ногу оторвало!» Я умер! Ха-ха-ха!» Они не понимают, что такое человеку ногу оторвало. Я, когда занимался со студентами в театральном училище, давал задание прочитать прозу Светланы Алексиевич. Просто объяснять молодым людям, что такое война – бесполезно, не попадает. А когда они инсценируют отрывки из книги «У войны не женское лицо», и «проживают», как девчонка 16-летняя на фронте за одну ночь поседела, собирая оторванные руки и ноги, то они рыдают. Нужно чтобы там внутри, в душе что-то происходило.
 

Фантазия – это для художника великая вещь, только с ее помощью и можно сконструировать собственный мир. Для этого театр и нужен. И литература нужна хорошая. И музыка. Искусство дает человеку тот духовный опыт, который должен передаваться и передаваться дальше. Он должен прежде всего наследоваться, а не квартиры.
 

– Какой писатель лично вам сегодня помогает конструировать картину миру? Есть книга, которая будит воображение?
 

– Не поверите, но я сейчас перечитываю Джека Лондона. Не могу это объяснить. Может быть, пандемия так повлияла. В его книгах такая любовь к жизни при абсолютно стойком принятии ее законов: сдался, не справился, принимай смерть, как данность. Летом на даче «Белый клык» перечитал и получил огромное удовольствие… Вообще, люблю истории, которые вызывают сильные чувства. Самый мой любимый фильм знаете какой? «Человек-амфибия». Я его первый раз увидел лет в десять, и смотрел, наверное, раз шестьдесят. Там каждый кадр неповторим! А какая музыка Петрова! Какие актеры! Когда мне кто-то говорит про этот фильм – да нет там ничего особенного, я вспоминаю «Мцыри»: «А душу можно ль рассказать?..» Есть какие-то вещи, которые не объяснишь. Да и не надо, наверное.
 

– Что еще хотелось бы поставить на сцене драмтеатра?
 

– Конкретно сейчас мне бы хотелось поставить что-нибудь легкое, не назидательное. Дюма, например. Интриги, любовь, на шпагах дерутся, записочки посылают друг другу. До истории с пандемией у меня не было такого интереса, а теперь хочется, чтобы люди пришли в театр и, хотя бы на время, забыли про все эти маски, вирусы, эпидемии.