Человеколюбивое существо, или как пришить старушку
Разработка сайта:ALS-studio
Новую рождественскую историю «Дорогая Памела, или как пришить старушку» представит иркутянам в декабре режиссер-постановщик Геннадий Шапошников. Американский драматург Джон Патрик хорошо известен в странах СНГ. На русский язык, кроме этой, были переведены его пьесы «Странная миссис Сэвидж», «Танцующие мышки». Все они в течение уже нескольких десятилетий, со времени своего появления, не сходят со сцен театров. «Дорогая Памела» в иркутском драматическом театре ставится впервые.
Главная героиня Памела Кронки (нар. Артистка Наталия Королева) — обаятельная пожилая дама, которую у нас можно было бы отнести к социальному слою «бомжей». Она живет в заброшенном доме, который вот-вот готов рухнуть, у нее нет родных. Но, несмотря на тяжелые условия существования, она не потеряла вкус к жизни. Она бедна как церковная мышь, но, оказывается, и такая может кому-то пригодиться. Некие дружелюбные и не лишенные обаяния мошенники задумывают аферу…
— Геннадий Викторович, чем Вас привлекла эта пьеса?
— Это такая добрая сказка для взрослых. Она немного грустная. Думаю, мы эту грусть оставим, но рождественский хэппи- энд попробуем сделать. Пьеса — только повод для того, чтобы поговорить о человеке, его внутреннем мире. Поговорить о том, как тяжело сегодня быть добрым, любить ближнего. Эта история своей чистотой, прозрачностью, как сейчас любят говорить, меня и привлекает. Может быть, после масштабных историй в виде «Мертвых душ» Гоголя хочется чего-то более спокойного. Должен быть баланс — нельзя все время рассказывать о мрачном.
— Пьеса довольно старая. Ее ставили во всем мире, была даже голливудская экранизация. Что особенного будет в Вашей постановке?
— Пьеса скорее всего написана для музыкального театра. В одном из вариантов перевода я видел стихи, существует какая-то музыка. Все это мы не используем. Делаем свою сценическую версию, в которой все должно быть не про артиста, но про человека. И пьеса располагает к этому. Мне сложно сказать, что мы первые что-то придумали, но простого рассказа этой истории я не видел. Если нам удастся эту легкость и простоту освоить, мы даже как-то выиграем.
— На кого рассчитан этот спектакль?
— Как таковой целевой возрастной аудитории нет. Думаю, будет интересно и молодым, и тем, кто в жизни что-то видел.
— Думаете, молодежь сейчас интересует, легко ли быть добрым, искренним?
— Молодежь мало что интересует. Но я надеюсь, что ее не интересует «кто пойдет за клинским». Вопрос в том, как рассказана история. Когда идет поиск сценического языка, хочется все это легко рассказать, без особых акцентов и педалирования — смотрите, так надо жить… Может быть, это пройдет в сердце молодого человека. Потому что какие-то вещи доходят: они плачут на «Завтра была война». Не стесняются слез. Значит, все-таки человек не меняется. Меняется жизнь, обстоятельства. Сегодня они мало читают, больше смотрят на монитор, но человек как был человеком, так и остается.
— В таком случае, нужно ли с молодежью разговаривать на их языке?
— Наш отечественный театр сделал большую глупость, когда в период развала и разрухи стал идти на поводу зрителя и давать ту пищу, которую зритель хотел видеть.
— Может быть, если бы этого не произошло, театр потерял бы зрителей?
— Не думаю. Каждый год рождается определенное количество людей, которые должны выйти на сцену, и определенное количество людей, которые должны стать зрителями. Театр, даже если его раздавят экономические условия, будет все равно существовать в какой-то другой форме. Все эти разговоры о том, что театр в кризисе, умирает… Я сколько живу, столько слышу, что он в кризисе. Сейчас кризис драматургии. Это, действительно, серьезная проблема.
— Всегда же можно обратиться к классике.
— Поэтому театр, во всяком случае наш театр, старается обращаться к вечному. Классики сегодня современнее, чем то, что пишут. Даже фестиваль современной драматургии, который проходит под эгидой нашего театра, показывает, что современная драматургия — это Чехов, Вампилов. Современной драматургией может стать Островский, Шекспир.
— Неужели вас не увлек ни один современный автор?
— Есть талантливые люди. Я встречаю (среди обилия мусора, который приходит ко мне с предложением «это должно идти в театре») пьесы, достойные того, чтобы их исследовали. Но для этого нужна лаборатория. Нужно искать новый сценический язык. Я уверен — прорастут действительно достойные имена. Сейчас молодой автор пока еще дрожит, есть желание эпатировать. Ненормативная лексика используется не для того, чтобы выразить конфликт, а по принципу «все матерятся, и мы туда вставим». Когда видишь, что за этим все-таки есть живая дрожь, живая ткань драматургии, думаешь, что со временем произойдет отказ от всех этих вещей и будет хороший драматург.
— К происходящим реформам театра Вы как относитесь?
— Речь не идет о реформе театра, речь идет реформировании бюджетной системы страны. А театр, как бюджетная единица, видимо, кого-то раздражает. Предлагаются новые организационно-правовые формы для его существования. Что принесут? Мне кажется, нового бояться не надо. Да, они опасны, есть много течений, которые могут разрушить театр до основания, но, может быть, они принесут и свои плюсы. Мы же все равно страна экспериментов. Поэтому давайте попробуем и так — а вы их дустом еще не пробовали?. Ну, давайте попробуем дустом. Может, мы приживемся к этому яду.
— Очень многих интересует — продолжит ли Георгий Тараторкин участие в проекте «Колчак»?
— Этот вопрос на начало сезона стоял смешно. Мы, в силу того, что нас задушили тендерами, просто не могли заплатить. Народный артист, орденоносец должен был выходить на какой-то конкурс, чтобы играть в Иркутском театре. Так положено. Все смеялись со слезами на глазах. Сейчас эта причина отпала, теперь он может к нам приехать. Но есть другая — это его здоровье. Георгий Георгиевич должен лететь в Германию на лечение. Надеюсь, все будет нормально.
— После «Памелы» в каком направлении планируете расширять репертуар театра?
— Режиссер, заслуженный артист России Геннадий Гущин будет ставить спектакль «Самоубийца» по пьесе Эрмана. Уже подписан приказ, премьера планируется на середину или конец февраля. Работа сложная. Также мы планируем продолжить работу с приглашенными режиссерами, художниками — это расширяет широту и взгляд театра. Есть определенные договоренности, но об этом я пока не буду говорить. Один проект у меня уже сорвался. Сейчас веду переговоры с турецким фестивалем. Очень серьезный международный фестиваль, но неудачные сроки: март — апрель, середина сезона. В июне нас с «Колчаком» зовут в Чебоксары. Зовет Прибалтика. Нужно решить, насколько это интересно нам, им, какие мы с этого моральные дивиденды получим. Ведутся переговоры с Марсельским фестивалем. Они должны приехать, посмотреть наш спектакль. Когда это возникнет, будет ли это — сейчас говорить сложно. Планы интересные, если часть из них реализуется — хорошо. Также продолжим развитие молодежного проекта, планируем телевизионную программу сделать.
— Об этом можно чуть подробнее.
— Артист, режиссер и его работа — это вещи, которые во времени исчезают. Это не книга, которую напечатали, которую когда-то можно взять прочитать. Все записанные спектакли прошлых лет… На них смотришь с грустью, улыбкой и думаешь: была традиция так играть, так делать. Почему бы не рассказать о тех, кто был, тех, кто есть. Чтобы это не было в рамках анонса: вот такая-то премьера. Хочется, чтобы была программа о родном театре, которую можно посмотреть на своем канале. Может быть, это приблизит зрителя к театру.
— Интересно узнать взгляд режиссера на актерскую профессию.
— Не так давно в Москве сыграл роль в поставленном мной спектакле — нужно было заменить актера, который в тот момент был на съемках. Чтобы не снимать спектакль, согласился помочь. Возникло давно забытое — я приехал с такой болью в мышцах… Обычно я хожу туда-сюда, показываю, а тут пришлось как бы в шкуре актера проползти все. На следующий день понял: да, нелегок труд актера. В любой профессии всегда завидуешь: «Боже! Если б мне так рассказывали, как я тебе рассказываю, со сцены бы не сползал!» Шутка. Везде есть свои сложности. Когда ставишь спектакль, ты проигрываешь все равно все, следишь за игрой актера, за него как-то доигрываешь. Внутри все равно процесс идет.
— Если у актера не идет роль, кто виноват?
— Если быть объективным — бывает, что твоя недоделка, бывает артист недотягивает, или не может. Значит, я неправильно распределил, чего ж его ругать. А если он не может, потому что не хочет, опять нужно себя ругать — ты его не заставил. Можно так довести человека, что он все равно сделает то, что нужно. Бросит — пусть будет так, не надо этой работой заниматься.
— Может, не заставлять нужно, а расставаться?
— Это самое простое. Не я этот театр выстроил, не я его собрал. Не мне его разгонять. Это моя позиция в любом театре. Я человеколюбивое существо. Однажды присутствовал в студии на записи мальчика, из свиты Аллы Пугачевой. Он что-то спел мимо нот, а звукооператор ему подогнал буквы-ноты, местами поменял, вроде как вытянул. Все говорили: «Алла Борисовна, ну куда же он?!» Запомнился ее ответ: «Ну, начал петь — пусть допоет». Раз актер стал играть, доиграл до определенного возраста, опыта, значит как-то это все случилось… Не надо занимать место бога.