Есть авторы, у которых не видно дна. Одним из таких могучих прозаиков, несомненно, является Валентин Распутин. Его глубина – глубина неизмеримая, мистическая, астральная глубина сокровенных матёринских вод. Прикоснуться к творчеству такого титана, к его неповторимым шедеврам, где сквозь жизненный реалистический сюжет мерцают и вибрируют потаенные мифопоэтические подтексты, отважиться переводить это духовидческое письмо на театральный язык – задача сложная, почти неосуществимая и вместе с тем захватывающая, пленительная. Именно этим Распутин дорог и притягателен для Станислава Мальцева. Главный режиссер Иркутского академического драматического театра им. Н.П. Охлопкова после недавней успешной премьеры рассказал о работе над спектаклем «Живи и помни».
 

Испытание для двоих

- Станислав Валерьевич, в афише Иркутского драмтеатра спектакль «Живи и помни» был еще прежде. Его поставил в 1981 году заслуженный деятель искусств России Александр Ищенко. Спектакль совсем другой, многоликий, эпический, шел на основной сцене. Ваше решение иное...
 

- Да, мое решение требует именно камерного формата. История деревни Атамановки со всеми ее обитателями уходит в параллельный, пунктирный план, который открывается в коротких видеофрагментах. Живой план населяют только четыре актера, две пары. Дуэт главных героев – Настёна с Андреем и двое Надькиных детей, которые годы спустя вспоминают давнюю быль, ведут повествование. Это усиливает момент времени. Время, судьба, роковые события века испытывают двоих влюбленных, мужчину и женщину. Жестокость обстоятельств несет им одновременно и гибель, и возможность духовного восхождения. Распутин – автор эсхатологический, в его текстах явно ощущение пропасти, от которой он всеми силами старается отодвинуть человека, повернуть к спасительному свету. Андрей и Настёна проживают свой личный апокалипсис, свою персональную Голгофу. Соборный апокалипсис претерпевает и народ. Герои проявляются перед лицом глобального бедствия, стоят перед мучительным выбором, проходят крещение огнем Великой Отечественной, катастрофой на уровне конца времен. Именно в этом заключается весь смысл, весь пафос этой истории, содержится ее непреходящее содержание, ее вечная правда.
 

Станислав Мальцев оставляет за скобками окружение главных героев. Голоса и реплики персонажей «массовки» в спектакле появляются своеобразным эхом, отголоском, контрапунктом. Центральная пара, Он и Она, заперта в особое пространство, оторванное, изолированное от жизни земляков, в некий хтонический антимир, откуда уже не будет возврата. Таким образом, расчищено место для глубокой психологической драмы, для неслыханного накала переживаний этих двоих, для сбивчивых, волнующих диалогов, вдруг поднимающихся до пронзительных откровений и античного трагизма. Этим подчеркивается философская составляющая распутинской повести, ее исповедальное звучание.
 

- Именно это потрясающее произведение у Распутина наиболее близко к сути трагедии. Такой, как она родилась у древнегреческих авторов – рассуждает создатель спектакля. – Здесь катастрофический исход как бы висит над героями, словно дамоклов меч, изначально. Избежать его нельзя, как ни мечутся, как ни страдают поддавшийся слабости еще до начала событий дезертир Андрей и невольно разделившая с ним ношу вины любящая Настёна. Для Андрея невозможно помилование, ему нет избавления. Все невероятные преодоления и порывы Настёны направлены на спасение не жизни даже, а души любимого. Но, несмотря на все ее жертвы, несмотря на ниспосланное свыше чудо зародившейся новой жизни, ошибка мужа непоправима. Душа его загублена бесповоротно, осуждена на веки вечные. Отсюда такое предельное напряжение, такая эмоциональная острота, такая концентрация боли.
 

Наблюдать за всем этим в сжатых границах камерной сцены и для зрителя нелегко. Невольно примериваешь ситуацию на себя, задаешься вопросом: а вышел бы ты из подобного испытания, не уронив себя, приняв достойно и праведно все ниспосланное судьбой? Люди следят за развитием событий, затаив дыхание, не в силах удержаться от слез. Финал вызывает оглушительный шок. Даже у тех, кто знает фабулу. Я слышал удивительные признания. Те, кто когда-то был потрясен, прочитав книгу, теперь стоят перед вопросом: идти ли на спектакль, начинать ли вновь это болезненное путешествие к внутреннему центру. И все-таки люди приходят и погружаются в эту историю, в эту горящую воду. В ее яркую, обжигающую, неотразимую красоту.
 

Жгучий расплав терзаний

- Смотреть нелегко. А каково было ставить? Насколько долго и сложно шел репетиционный процесс?
 

- Мы работали полгода, осторожно, неспешно, бережно. На каждой сцене с книгой в руках. Порой останавливались, отпускали, брали паузу, потом возвращались. Это было кропотливое, медитативное движение. Трудное, пошаговое восхождение на неприступную вершину. Для каждого из нас. Наверное, не ошибусь, не преувеличу, если скажу, что никогда, ни с каким другим материалом не испытывал таких громадных усилий. Думаю, артисты сказали бы то же самое. Это настолько забирает, вычерпывает тебя, требует такой безоговорочной саморастраты, что невольно выгораешь вместе с героями в этой раскаленной доменной печи, где плавятся их судьбы и сердца. Для исполнителей эти образы – исполинская ноша, экзамен не просто профессиональный, но и человеческий. Недаром двое буквально заболели в ходе проекта. В моей постановке заняты четверо. Пары главных героев и резонеров-рассказчиков чередуются, роли исполняют Инна Королева и Сергей Солянников, Анастасия Шинкаренко и Антон Залетин.
 

- Я смотрела премьеру с центральными партиями Инны и Сергея. Артистка покорила богатым внутренним наполнением, искренностью и цельностью. При этом она удивительно органично присвоила простоту и бытовую сноровистость деревенской молодки. Настёна в ее исполнении выглядит настоящей, жизненной.
 

- Образ Настёны – один из самых светлых и пронзительных у Распутина. Она безыскусна, как сама природа, верна и надежна, как земля, наполнена животворящей, безграничной и безусловной любовью. Это идеальный характер настоящей русской женщины. Увидев тайком пришедшего с войны Андрея, надломленного, искалеченного, не похожего на себя, она полюбила его еще больше. Для нее любить и жалеть, любить и прощать, любить и спасать – понятия неразрывные. Недаром, узнав о будущем ребенке, Андрей обожествляет свою подругу, говорит: «Богородица ты моя!» Для Настёны даже вопрос не встает – делить или не делить с мужем его окаянную долю. Судьба у них общая, значит, и грех общий, и расплата одна. «Куда ты – туда и я». Тут важно избежать в исполнении каких-то лишних «героических» красок, сохранить задушевный, простосердечный тон. И актрисе это удается. У Сергея, как мне кажется, задача еще сложней. Зритель должен разглядеть Андрея таким, каким он был прежде, до рокового предательства, увидеть происходящие в нем зловещие муки перерождения, предугадать дальнейший окончательный духовный крах. Артисту приходится погружаться в жгучий расплав противоречивых реакций и состояний. Он играет распад, расчеловечивание, развоплощение. Заставляя нас сопереживать, сочувствовать, но не оправдывать, разоблачать, но не обвинять. Мне кажется, ребята в этих актерских работах, дающихся, конечно, дорогой ценой, очень выросли, окрепли как мастера сцены.
 

Перекличка земного и вечного

- Вы говорили о красоте первоисточника. Как она проявляется сценически?
 

- У этой повести яркая, невыносимая, можно сказать, красота. В ней много огня и много поэзии. Ей нет подобных. По теме, по символике, по построению, по языку. Особенно по языку. Как, откуда взяла начало эта метафизическая многогранность, эта одухотворенность текста, его мощная преображающая сила? От народных, фольклорных образцов до Пушкина и дальше, к Достоевскому, Гоголю, а потом к Распутину. Это непревзойденное ощущение слова, его прямых и тайных, неизреченных смыслов, раскрытие человека через слово. Распутинский текст – как музыка. Не случайно в спектакле звучит «Лучина» – любимая песня автора. Звучит Рахманинов, в котором мы слышим приближение судного дня. Земной план у Валентина Григорьевича постоянно «аукается» с космическим, бытовое откликается вечному, отражается и преображается в нем. Поэтому в декорациях мы видим вроде бы уголок избушки, какие-то сельские приметы, какую-то пустошь, освещенную луной. И в то же время это пространство отчасти нездешнее, словно заколдованное, оцепеневшее. Это и погост, где повзрослевшие дети Надежды набредают на могилу Настёны. Также двуслойна, двумерна и речь главных героев. Говорят, вроде, о житейских событиях, а получается разговор о заповедном, непреходящем. Перед лицом искушений и терзаний они неожиданно для себя начинают интенсивно и точно мыслить, красноречиво и ясно говорить. Мы слышим голоса их глубин, речь их души. В этом спектакле очень важно полнокровное, насыщенное, живое звучание слов. Чтобы они вибрировали, резонировали с нашими душевными струнами. Проза Валентина Распутина сродни пророческим откровениям. У автора была прямая связь с астралом, был вышний соавтор.
 

Астральный, тонкий план и одновременно план инфернальный прочитываются в монохромном визуальном решении постановки, в приглушенном, зыбком освещении, в туманной мгле, в метании снежного ненастья, наконец, в удаленной перспективе глубины второго плана сцены, который кажется нескончаемым. С «другого берега», с противоположной стороны на нас неусыпно смотрит та самая пропасть: между героями и миром, между народной соборностью и одиночеством отступника, между живыми и мертвыми. Скупая обстановка зимовейки, где хоронится дезертир, занимает небольшое место. Это стесненный, скудный мирок, он будто сжимается, как шагреневая кожа. Сценографию создал художник театра, заслуженный деятель искусств Александр Плинт. Волнующий и тревожный световой сценарий с тончайшими нюансировками проработала художник по свету из Москвы Светлана Насонова. В финале очень поэтично рождается текучий образ искупительных вод, в которые уходит Настёна. Они словно нисходят с нездешней высоты, поглощая исчезающую твердь, как воды всемирного потопа.
 

- Станислав Валерьевич, ваш спектакль смотрят сегодняшние Андрей и Настёна, на несколько поколений моложе распутинских. Почему это важно для них?
 

- Я уже говорил, что дар Распутина – дар пророческий, он оставил нам духовные послания, откровения. Именно сегодня, в наши апокалиптические времена их значение многократно возрастает. Питер Брук определил главную тему театра в ХХI веке: испытание человека в экстремальных ситуациях и катастрофах. Мир переживает колоссальные трансформации, ломку, в каком-то смысле агонию. Эпоха потребления с ее новыми скрижалями успеха любой ценой всё человечество ставит с ног на голову. Со всех сторон реальность целенаправленно стремится выдавить из человека самого человека. Именно теперь, как никогда прежде, нужна опора на фундаментальные ценности, которую утратил Андрей и от которых не отреклась Настёна. Нам нужен такой автор, как Валентин Григорьевич, такой пастырь. Чтобы не потеряться в этой вселенской мгле, во тьме египетской собственных заблуждений.